то граф де Маренн вынужден был остаться в Ферраре из-за своих обязанностей при дворе Эрколе.
Конечно, эти меры, предпринятые герцогом ради того, чтобы не дать своей жене видеться с Поном, огорчили её. Но во всех испытаниях Рене поддерживала её вера. Одним из самых ранних сохранившихся посланий Кальвина герцогине Феррарской является рукопись, которая датируется октябрем 1541 года и содержит «инструкции по поводу мессы и необходимости избегать скандала». Высоко оценивая её рвение, «которое принимает истину с любовью и со всей добротой привязанности», Кальвин не скрывает своей убеждённости в том, что она всё ещё нуждается в правильном наставлении и что её ввёл в заблуждение тот, у кого ей следовало бы научиться лучшим вещам». Он имел в виду «некоего подателя милостыни, мастера Франсуа, который заставил (мадам) пойти на мессу и настроил её против тех, кто не хотел идти, как против скандальных личностей».
Однако с 1542 года Рене перестала слушать мессу, посещала службы реформаторских проповедников и тайно переписывалась с теми из них, кто жили за границей. Даже её сохранившаяся часовня в замке Эстенсе мало напоминает католическую капеллу: в стенных нишах нет статуй, а на стенах — изображений святых, лишь свод декорирован фреской с четырьмя евангелистами. Всё это объясняется относительной религиозной терпимостью её мужа. Феррара в то время считалась важнейшим реформаторским центром в Италии. Рассадником новой религии был и университет Модены, находившийся под властью герцога. Книжные лавки города были заполнены «еретическими» произведениями до такой степени, что Модена получила название «Вторая Женева». Итальянские литераторы справедливо восхваляли герцогиню Феррары за рвение к новой истине, которое она проявляла ещё в ранней юности и которое до сих пор было утешением её существования на чужбине.
Утешением Рене также были её дочери, которых она взяла с собой в Консандоло и воспитывала с большой любовью. Старшая, Анна д’Эсте, подавала самые большие надежды. Помня о том, как в детстве она стремилась подражать своим подругам, мать избрала ей в спутницы Олимпию Фульвию Морато, будущую женщину-учёного, которая была на пять лет старше юной принцессы и, облегчая ей учёбу, делила с ней развлечения. Несмотря на разницу в возрасте, вскоре между девочками завязалась настоящая дружба.
Судьба Олимпии тесно переплелась с судьбами членов семьи Эсте. Она была дочерью поэта Фульвио Пелегрино Морато, чьё имя пользовалось известностью в университетах Северной Италии. Учёность её отца, набожность матери и общество известных друзей семьи развили у неё тягу к учёбе. В двенадцать лет девочка уже свободно говорила по-гречески и по-латыни. Однако развивать свои умственные способности в полной мере ей мешали ограниченные средства её отца. Стихотворение того периода отражает устремление Олимпии:
И я, хотя и родилась женщиной, оставила женские вещи, пряжу, челнок, нити для ткацкого станка и рабочие корзины. Я восхищаюсь цветущим лугом муз, и приятными напевами Парнаса с двумя вершинами. Другие женщины, возможно, наслаждаются другими вещами, Но это моя слава, это моё наслаждение.
Замок Эстенсе, который был настоящим храмом муз, стал желанным приютом для Олимпии. Добросердечная Рене заменила ей мать. Тем не менее, девочка не была разлучена со своим отцом, так как Фульвио получил привилегию обучать свою дочь при дворе герцога. Там, в обществе Анны д'Эсте, она быстро продвинулась в изучении классической музыки и в развитии своих врождённых талантов импровизации, композиции и декламации. Благодаря чему девушка, столь богато одарённая природой, стала объектом восхищения учёных, живших при феррарском дворе. Пример Олимпии не смог не вызвать желание у принцессы Анны следовать по стопам своей подруги, хотя, возможно, она сильно отставала от дочери Фульвио Морато. Правда, опасная болезнь на некоторое время прервала их общение и вынудила подругу Анны вернуться в отчий дом, который она снова покинула, как только поправилась. Рене с трудом смогла решиться расстаться с ней, и следующее письмо к Олимпии профессора греческого языка Иоанна Синапи указывает на высокое положение, занимаемое девушкой при дворе:
— Все присутствующие очень рады узнать, что Вы восстановились и избавились от опеки врача. Немедленно согласуйте со своим отцом день и способ Вашего возвращения к нам. Герцогиня (Рене) заявила, что ей будет очень приятно увидеть Вас снова, как бы это ни обернулось. Она предоставляет в Ваше распоряжение носилки, на которых Вас привезли в дом Вашего отца.
В шестнадцать лет Олимпия уже читала лекции в Ферраре, но в своём пылком стремлении к чисто светским занятиям она до сих пор пренебрегала теми религиозными знаниями, без которых «душе нехорошо быть». Ей аплодировали как «гордости Феррары», и все её мысли были заняты собственными литературными произведениями и придворными увеселениями.
— Если Олимпия, — говорит М. Янг, биограф итальянского реформатора Палеарио, — узнала что-либо при дворе об истинной религии, она также нашла многое, что отвлекло её внимание. Чрезвычайная не по годам развитая одарённость рано пробудила в ней способность рассуждать и размышлять, но она сама признаёт, что в то время она не получала должного удовольствия от священных Писаний. Они были для неё священной, но запечатанной книгой; её интеллект с ещё большим наслаждением погружался в лабиринты человеческого знания и философии.
Так прошло несколько лет, и пока Олимпия завоёвывала «обманчивую благосклонность» двора Рене, летом 1543 года на виллу Консандоло неожиданно нагрянул Эрколе II. По-видимому, он узнал о том, что его жена находила способы видеться с Поном, и решил покончить с этим.
— Что привело Вас ко мне, монсеньор? — сухо осведомилась герцогиня, не ожидавшая от визита мужа ничего хорошего.
— Я узнал кое-что неблаговидное об одной из Ваших французских дам!
— Узнали? От кого? От Ваших шпионов?
Уловив презрение в голосе жены, герцог сразу набычился:
— Я уверен, что всё, что мне о ней рассказали, это правда!
— Так о ком же идёт речь? Может, о графине Кальканьини?
— Нет, о донне Анне! — Эрколе указал обвиняющим жестом на подругу Рене.
— И в чём же Вы обвиняете мадам де Пон?
— В том, что эта адская фурия хочет отравить меня!
Анна де Партене побледнела:
— Это ложь, монсеньор!
— А разве не Вы говорили, что я радуюсь, когда герцогиня болеет?
— Да, но…
— Вот видите, Вы сами признались в том, что ненавидите меня!
Напрасно дама де Пон, рыдая, пыталась оправдаться. Конечно, герцогиня намеревалась защитить свою подругу, но из-за спора с мужем у неё разыгралась мигрень и она вынуждена была лечь в постель. Как только Пон, находившийся в Ферраре, узнал обо всём, то немедленно забрал жену с ребёнком и увёз её в Венецию.
Для Рене расставание с супругами Пон было не меньшим ударом, чем отъезд
