«На месяц, не более,» — сказала она себе.
Теодор вернулся мрачнее тучи. Зная состояние дел в его поместье, многие банки отказывались предоставлять кредит. Те же, которые соглашались, предлагали такие немыслимые условия, что проще и выгоднее было сразу продать поместье. Но он не мог пойти на это. По крайней мере, не сейчас, ибо оставалось еще крайнее средство — попробовать договориться с женой…
Когда Эмма увидела Теодора, она поколебалась — но все же приказала приготовить ему ванну, хотя ей претила мысль заботиться о нем, особенно когда он — судя по его невеселому виду — наделал в Лондоне новых долгов. Потом приказала отнести ему в спальню поднос с едой, купленной, между прочим, на ее деньги.
К обеду она вышла в одном из своих лучших платьев — светло-голубом, расшитым серебром. Один из тех нарядов, за которые она получила прозвище Холодной Леди.
Теодор ждал ее. Он встал, подвинул ей стул.
— Добрый день, мадам, — голос его был напряженным.
— Добрый день, Теодор, — ответила она равнодушно. Эмма заметила, что Теодор опустошил графин с вином уже на треть. На ее памяти он напивался только один раз — когда сделал ей выговор в саду. Что будет сегодня?
— Как прошла поездка? — не удержалась она от вопроса и сразу почувствовала, как напрягся Теодор.
— Не очень хорошо, — наконец ответил он.
— Вы опять проиграли, сэр? — как можно безразличнее поинтересовалась она. Теодор медленно положил вилку и нож на стол.
— Я не играю на деньги, которых у меня нет, — он старался говорить спокойно, но терпение его было на исходе.
— Вам не хватило пятидесяти тысяч? — невинно удивилась она.
— И даже когда у меня есть деньги, я не играю, — процедил он. «Я вообще не играю на деньги, если этого возможно избежать,» — хотел добавить он, но не успел.
— Понимаю, одна-две тысячи, не больше, — вежливо произнесла Эмма, безмятежно продолжая ужин.
— Эмма… — начал он, а потом вдруг увидел у нее на груди серебряную брошь. — Откуда у вас это?
— Нашла, — пожала она плечом.
— Где?
— Не все ли равно?
— Мадам, я прошу, ответьте на мой вопрос, где вы нашли эту брошь?
Эмма взглянула на мужа: такого ожесточенного взгляда она у него еще не видела.
— В розовой комнате, — ответила она. — В ящике комода. Вам знакома эта вещь?
— Да, — тихо ответил он, потом взглянул ей в глаза. — Эмма, ты не могла бы отдать ее мне?
— Нет, — она презрительно вскинула голову: не хватало еще давать ему драгоценности, которые он мог бы проиграть.
— Эмма… — едва слышно выдавил он. — Почему?
— Вряд ли я дождусь от тебя других подарков, муж мой, — вскинула она брови.
— Подарки — это то, что дарят. А краденое — это то, что берут без спроса, — резко сказал он и вышел из-за стола. Он не хлопнул дверью, но было слишком заметно, что он разозлен. Она видела его всяким: обиженным, разочарованным, оскорбленным… Но злой Теодор был… был просто ужасен.
Краденое — надо же! Эмма нашла эту брошь, она имеет на нее полное право — как на часть имущества мужа!
Теодор напился. Ибо больше ничего не оставалось, разве что повеситься. Но самоубийство он признавал еще меньше, чем пьянство.
Он медленно брел по дому в свою комнату. Глаза его сами собой закрывались, ему страшно хотелось в постель… с женщиной. Но даже сейчас он понимал, что женщины в постели не будет.
Он чувствовал, как заплетаются ноги. Крепко держался за перила, чтобы не упасть, поднимаясь по лестнице. Сосредотачивался на каждом шаге.
На верхней площадке лестницы стояла Эмма в белой сорочке, закрывающей ее от шеи до пят. Чтобы Теодор смог попасть в свои покои, Эмме необходимо было уйти с дороги, что она, по всей видимости, не собиралась делать. Остановиться для Теодора было сейчас также неприятно, как потом опять начать двигаться. «По инерции, — подумал он. — Пьяное тело движется по инерции…»
— Мадам, — выговорил он, — спокойной ночи.
— И вы можете спокойно спать, сэр? — несколько презрительно спросила она.
— Теперь смогу, надеюсь.
Ему страшно, до злости хотелось, чтобы она освободила дорогу и он смог дойти до своей спальни без помех. Остался только прямой коридор…
— А завтра снова напьетесь?
— Вероятно, мадам.
— И послезавтра?
— Тоже вероятно.
— И так каждый день?
— Вполне возможно, — ему становилось все труднее сдерживаться.
— А когда не останется денег, чтобы покупать вино?
— Но ведь они останутся у моей жены, не так ли? — он хрипло рассмеялся. Это был очень неприятный смех, и Эмма разозлилась.
— О, тебе придется очень постараться, чтобы я дала вам денег! На коленях будешь умолять, мой дорогой! — она развернулась и вихрем помчалась в свою спальню.
Он все смеялся, буквально захлебывался смехом, сидя на верхней площадке. Она остановилась, развернулась к нему и прокричала:
— На коленях, не иначе!
Утро началось для Теодора со страшной головной боли — как обычно после попойки. Он не любил напиваться по двум причинам, первая из них — эта самая головная боль, а вторая — нежелание терять контроль над собой. Вчера он был близок к этому как никогда. Казалось, еще чуть-чуть — и он ударит ее.
Он всего лишь рассмеялся.
Плотники остались в поместье, чтобы залатать разрушенные дома. Скоро они закончат работу, и им снова надо платить. И это — одна из самых малых трат, на которые необходимо было пойти в ближайшее время. Теодор очень надеялся, что Эмма говорила не всерьез, что она просто погорячилась.
Эмма, в свою очередь, едва ли не молилась, чтобы он забыл ее опрометчивые слова. Он был пьян, а пьяные не помнят, что происходило накануне, не так ли?
Незадолго до обеда он пригласил ее в свой кабинет. Эмма знала, что с утра они с управляющим уже объехал поля и участки, чтобы определить необходимые в первую очередь работы.
— Мадам, присаживайтесь, — показал он ей на одно из двух кресел перед пустым камином. Они были привезены из Дербери. Сам Теодор остался стоять.
— Я слушаю, Теодор, — строго взглянула она на него.
— Я полагаю, вы прекрасно осведомлены о состоянии моих финансов.
— Да, пожалуй, — она позволила себе слегка усмехнуться.
— Между тем, поместье сильно пострадало после недавнего наводнения.
Эмма кивнула.
— Вы моя жена, — поколебавшись сказал он. — Я помню, что в брачном контракте сказано, что каждый из нас финансово независим друг от друга.
На самом деле Теодор весьма деликатно описал то обстоятельство, что ему в результате почти ничего не досталось от ее состояния.
