Эта красивая комната была полна радости и света... Малколм понимал, что Элизабет принадлежит к тем редким, светлым личностям, которые на всех, с кем они общаются, невольно оставляют свой отблеск.
Днем Элизабет была одета так, как в их первую встречу в горах, — в белый свитер и короткую юбку для прогулок. Однако к ужину она вышла в изящном платье из сапфирово-голубого бархата, которое простотой и строгостью линий могло посоперничать с монашеским одеянием. Цвет его еще сильнее подчеркивал нежность ее кожи и мягкий блеск белокурых волос.
Увидев ее в вечернем наряде, Малколм с особой остротой осознал, как она хрупка; лишь сильный дух, подобно спасительному огоньку, позволяет ей так храбро держаться.
Худенькая, с почти прозрачной кожей, Элизабет светилась радостью и той внутренней красотой, которой так щедро была одарена и не могла не отдавать другим.
В эти несколько часов Малколм очень много узнал об Элизабет. Узнал он и то, как любят ее все, кто общается с ней, и это не удивило его.
В маленькой горной деревушке ее знал каждый житель, и многие делились с ней своими радостями и печалями. И всем она отдавала частицу себя, и они уходили успокоенные и, даже не ведая того, духовно обогащенные.
Малколму была очевидна та огромная роль, которую играла Элизабет в жизни своего брата. Брат и сестра Керчнер не были богаты, но это мало беспокоило их, ибо запросы их были скромны и их вполне удовлетворяло то, что они имели.
Лишь когда Элизабет захворала, встревоженный и напуганный Иван стал думать об их финансовом положении и с облегчением понял в последние два года, что способен не только зарабатывать деньги, но даже откладывать их на черный день. По совету знающего человека он купил эту маленькую виллу в горах на юге Франции.
Это был их первый настоящий дом, они любили его и, с гордостью показывая Малколму свои владения, напоминали недавно поселившихся здесь молодоженов. Казалось, что здесь, вдали от мира, в горах, брат и сестра были несказанно счастливы.
Малколм, чувствуя руку Элизабет в своей руке, думал о необычайных поворотах, какими богата жизнь.
Месяц назад, когда по ночам его сломленный дух тщетно молился о том, чтобы поскорее покинуть бренное тело, мог ли он мечтать или поверить, что с ним произойдет то, что произошло?
Он знал, что полюбил Элизабет, что мог смотреть на ее бледный профиль совсем рядом и любоваться тем, как, подняв личико, она слушает музыку.
Малколм не торопился сказать ей о своей любви, ему, казалось, даже не приходило это в голову. Он был просто счастлив каждым таким мгновением, как это, и не решался говорить о чувствах с той, которая так щедро одаряла любовью и вниманием каждого, кто оказывался с ней рядом.
Знать Элизабет и не любить ее было невозможно. И в то же время Малколм понимал, что его любовь к ней совсем иная, чем та, которую он знал раньше. Он познал чувство огромное и прекрасное.
В его прежних отношениях с женщинами были свои приливы и отливы, но это была скорее страсть. Теперь, когда он устал, утратил все иллюзии и реальность пугала его, к нему пришло и поглотило целиком чувство, доселе ему неведомое и настолько чудесное, что он даже не осмеливался ни проявить его, ни заговорить о нем. От его тепла растаял лед, сковавший сердце, и Малколм мог сравнить себя с человеком, греющимся у благодатного огня после долгого ледового плена.
Он почти не слышал звуков музыки, не узнавал мелодию, которую исполнял Иван, ибо душой улетел куда-то ввысь и был счастлив, как никогда, ничто другое уже не имело значения.
На какое-то мгновение он почувствовал себя единым целым с этой ночью, мерцающим далеко внизу морем, со звездным небом над ним и мягким шепотом ветерка в листьях мимоз.
Да, он ощутил себя на мгновение частью всего этого, частью Элизабет, и той музыки, которая лилась из окна, и частью всего огромного мира.
Позднее Иван присоединился к ним и сел, скрестив ноги, на камни террасы. Он смотрел на Малколма и Элизабет, больше похожий на растрепанного мальчишку, чем на знаменитого композитора. Он поддразнивал сестру и шутил с Малколмом, а когда он ушел, Малколм позавидовал их с Элизабет дружбе и полному пониманию.
Их расставание было просто невозможно представить. Элизабет и ее брат были частью друг друга и вместе с тем искренне расположены к Малколму и откровенно рады его приходу. Поэтому ему и в голову не приходило, что его любовь к Элизабет может показаться им нежеланным вторжением.
Возвращаясь домой, он обдумывал, как в следующую встречу открыть ей свое чувство.
Почему-то мысль попросить девушку стать его женой в этом случае показалась ему просто нереальной и даже невозможной. Элизабет представлялась ему настолько совершенной, что он не мог себе представить, что она будет носить его фамилию или принадлежать ему как жена.
Но, зная ее, он был уверен, что ему легко будет сказать ей все, что он захочет, ибо встретит понимание и симпатию.
Он был достаточно скромен и готов ждать ее годы, счастлив был бы служить ей, посвятить ей всю свою жизнь, если бы она того пожелала. Но Малколму не хватало воображения заглянуть вперед, в то время, когда он станет мужем Элизабет и они втроем (Элизабет, он и, конечно, Иван) будут жить вместе на крохотной вилле в горах.
И все же сила его любви была такова, что все представлялось возможным и не было ничего такого, что нельзя было преодолеть. Прощаясь, Элизабет сказала:
— Приходите снова, и поскорее, нам приятно, когда вы навещаете нас.
И хотя ему хотелось сказать, что он готов прийти хоть завтра или день спустя, осторожность, а также пугающе сильное желание увидеть ее как можно скорее вдруг побудили Малколма обуздать свои эмоции и предложить встречу в следующую среду.
Пять дней ожидания! Но он убеждал себя, что так и надо, что после столь долгой разлуки свидание с Элизабет будет особенным счастьем.
В такси он вспомнил, что забыл поговорить с Элизабет о Марсии.
Он был так поглощен своим счастьем, что забыл обо всем остальном, и теперь корил себя за это.
«Бедная Марсия, — думал он. — Ей как-то надо помочь».
Невольно сравнивая двух женщин, он вдруг понял, что не может не помочь Марсии.
Всегда радостная, влюбленная в жизнь Элизабет и несчастная, впавшая в отчаяние Марсия, которая потеряла интерес к жизни, даже порой ненавидела ее.
Сам обретя успокоение и радость, Малколм был уверен, что его долг — помочь Марсии, и немедленно, как помогла ему Элизабет.
Такси немилосердно трясло по каменистой петляющей горной дороге, но Малколм, закрыв глаза, предался воспоминаниям о тех счастливых минутах, когда держал Элизабет за руку, радуясь тому, что жизнь прекрасна, и его чувства уносят его куда-то в неведомую высь.
