Ее ладони сжимаются в кулачки. Маленькие светлые волоски на руках подсвечивает яркое солнце.
— Мне все равно. Я хочу поехать.
— Бланш, я все же думаю…
— Ну, мы же не вечны.
Я не знаю, что на это ответить. В тишине отчетливо слышно тиканье часов, словно сердцебиение, отсчитывающее мгновения до того момента, когда мне придется принять решение. Для меня оно звучит неожиданно зловеще.
Возвращаюсь к сказке:
— Принцессы пришли к подземному озеру, где стояли связанные друг с другом двенадцать лодок, в каждой из которых находился принц…
Когда я продолжаю читать, мой голос выравнивается, биение сердца замедляется.
— Солдат забрался в лодку самой младшей из принцесс. «Ой-ой, что-то здесь не так, — сказала она. — Лодка очень сильно просела в воде». Солдат подумал, что его найдут и очень испугался.
Бланш смотрит на меня, кусая ногти.
А Милли усмехается.
— Но ему же не нужно было бояться, да? — с торжеством говорит она. — Все ведь будет хорошо, правда? Он узнает их секрет и женится на младшей принцессе.
— Честно говоря, Милли, — произносит Бланш, на мгновение забывая про свой страх, переживая, насколько наивна ее сестра. — Он этого не понимал, не так ли? Всякое может случиться. Люди в самой сказке не могут знать, как она закончится. Тебе уже четыре, ты должна это понимать.
Когда Милли уложена в кровать, я выхожу в сад.
Задняя часть нашего дома выходит на запад, мягкий вечерний свет падает на газон полосатыми тенями. Падает на клумбы с розами под окном. У каждой розы, что я выращиваю, есть свое имя: «Belle de Crécy», «Celsiana», «Alba Semi-plena». Стоит такая тишина, что можно услышать, как опадает лепесток с цветка.
Помню, этот пологий сад привел меня в восторг, когда я впервые попала сюда.
— Вивьен, дорогая, я хочу, чтобы тебе полюбился мой остров, — сказал Юджин, когда мы, только поженившись, приехали в Ле Коломбьер.
Тогда я носила под сердцем Бланш, жизнь была полна возможностей. И мне действительно полюбился этот остров, когда мы прибыли в гавань, а перед нами на элегантном зеленом холме раскинулся Сент-Питер-Порт. Я была очарована Ле Коломбьером: его эпохальностью, и глубокими холодными оттенками комнат с белыми стенами, и серой шиферной крышей. Перед домом расположился широкий дворик, посыпанный гравием.
Летом там можно сидеть и пить кофе под светом, просачивающимся сквозь листья. Дом стоит главным входом к дороге, но живая изгородь дарит уединение. Нас можно увидеть только из Ле Винерс, через окно, которое выходит из их кухни в сторону нашего двора.
Когда я впервые приехала на Гернси, здесь было немного неопрятно — гравий весь пророс желтенькими цветочками. Когда Юджин уехал в Лондон, Эвелин не смогла со всем справляться самостоятельно. Сейчас же я прохожусь граблями по гравию. У меня куча горшков с травками, геранью и клематисом, висящими у двери.
Еще я люблю небольшой садик, что расположен на другой стороне улицы и тоже принадлежит нам. Там сейчас набухли маленькие зеленые яблочки. А за пределами сада — лес, где живут соловьи.
Местные называют его Blancs Bois — Белый лес, что всегда казалось мне странным, ведь он был таким темным, таким таинственным под плотным пологом листвы, даже летом. И все же сад, спускающийся к ручью, стал моим любимым местом. Он стал моим утешением.
Я тщательно делаю свою повседневную работу. Пропалываю розы, поливаю тутовое и фиговое деревья, что растут в кадках у меня на веранде. Даже сейчас, когда я все это делаю, думаю о том, как же это странно — так старательно ухаживать за садом, когда завтра нас здесь уже может и не быть.
Пока я работаю, мои руки абсолютно спокойны, что удивляет меня. Но я наступаю на ветку, и раздается треск. На меня накатывает страх. Это психологическое, страх и дрожь одолевают меня. Во рту появляется кисловатый привкус.
Откладываю ножницы и присаживаюсь на край веранды. Кладу голову на руки и снова все обдумываю. Многие уже уехали, например, Конни и Норман из Ле Винерс. Они закрыли дома и оставили свои сады на откуп сорнякам. Некоторые, такие как я, все еще сомневаются.
Когда я в последний раз видела Гвен, свою подругу, она сказала, что они все еще не могут решиться. Другие отправляли детей одних, нашив на одежду ярлычки. Но я не могла так поступить, не могла отправить своих детей в Англию без себя. Я прекрасно знаю, каково ребенку расти без матери.
Удлиняются тени, начинают отступать цвета в моем саду, пока сумрак не становится более плотным, более осязаемым, в отличие от предметов, которые и производят эти самые тени. Слышно, как поют соловьи в Blancs Bois, Белом лесу. В вечерах Гернси есть какая-то печаль, хотя Юджин никогда не мог ее почувствовать.
Когда я только приехала сюда, он провел для меня экскурсию по острову. Мы остановились на северном побережье и смотрели, как над заливом Ланкрис заходит солнце: все краски внезапно покинули небо, скалы стали черными, вода побелела, стала рябой и мерцающей. На воде чернели рыбацкие лодки — такие маленькие в необъятном море. Я почувствовала прилив тоски, которую так и не смогла объяснить.
Пыталась рассказать об этом Юджину, но он не увидел никакого смысла в моих словах: он просто ничего подобного не почувствовал. У меня возникло ощущение того, что мы отдалились, потом оно переросло в привычное чувство. Это было ощущение того, насколько по-разному мы смотрим на мир, он и я. Мне становится плохо от одной только этой мысли. Теперь, когда он ушел, я думаю, сколько же было разных вещей, что делали нас несчастными.
Внезапно в небо взлетает стая птиц, я вздрагиваю, сердце подпрыгивает к горлу. Мелочи жестоки ко мне. И в этот самый момент я принимаю решение. Все становится ясным. Я уверена. Мы уедем завтра. Бланш права. Мы не можем оставаться здесь и просто ждать. Пугаться хруста ветки или взлета стаи птиц. Не можем.
Иду в сарай и беру свой велосипед. Я направляюсь к дому священника, чтобы внести наши имена в список.
Отношу Эвелин ее чай и тосты, которые разрезаны на ровные треугольники. Все, как она любит. Эвелин сидит в ожидании, она в аккуратном шелковом халате цвета чайной розы, который надевает каждое утро на протяжении многих лет. Спина Эвелин прямая, как стебель тюльпана. Ее лицо изрезано глубокими белыми линиями, как и вышивка на наволочке ее подушки. На прикроватной тумбочке рядом с балаклавой, которую она вяжет, лежит открытая Библия. Эвелин всегда что-то вяжет. Вокруг нее витает усталый ностальгический запах парфюма.
Жду, пока она сделает несколько глотков чая.
