4.
Увлеченные разговором, Поров и Раиса забыли о больной...
А Порова проснулась, услышав рыдания дочери, встревожилась и стала звать к себе. Когда же на ее зов дочь не пришла, Порова тихонько сползла с кровати и побрела в переднюю.
Увидев взволнованных мужа и дочь и уловив несколько слов из их разговора, Порова тихо ахнула. Это было в тот момент, когда Поров клялся дочери отомстить за нее.
Поров и Раиса бросились к больной, довели ее до кресла. Раиса упала перед матерью на колени и целовала ее руки, поливая их слезами.
— Я себя худо чувствую... — вдруг бледнея, промолвила Порова.
Ее перенесли на постель, и Поров дал ей успокоительных капель, но сердце несчастной матери было смертельно ранено, и ничто не могло уже ей помочь...
Поров пятьдесят лет пробыл фельдшером в армейском полку, так что ему не составляло труда объяснить себе, что жена для него уже потеряна: такие удары для больного сердца не проходят даром!..
Порова успела только благословить дочь и впала в забытье...
Наступил день, — зимний, холодный и своим бледным светом в последний раз осветил страдалицу... Еще до заката она тихо угасла, во сне...
Раиса стоически встретила новое несчастье, посланное ей судьбой...
Бедную Порову похоронили; друзья и добрые знакомые присутствовали на ее похоронах.
Приключение Раисы начало мало-помалу выходить наружу... На Раису, когда она проходила мимо, стали указывать пальцами, и при ее приближении шторы таинственно приподнимались, но девушка делала вид, что ничего не замечает, и проходила, гордо подняв голову.
— Какая дерзость! — говорили кумушки, покачивая головами.
Точного никто ничего не знал, но вспоминали, что Поров в тот злополучный вечер приходил к знакомым и соседям спрашивать: Не у них ли Раиса? — вот и строили всяческие догадки.
Во время поминок Поров просил слова...
— Друзья и соседи, — сказал он, — вы все знаете, что моя жена терпеливо выносила страдания! Она бы еще долго могла прожить, но... незаслуженное наказание пало на наш дом и сердце дорогой усопшей не вынесло его... Надеюсь, что удовлетворение будет послано свыше несчастной матери, а мы сохраним об усопшей светлую память!
Никто из присутствующих не понял загадочной речи Порова. Объяснение последовало через два дня, когда все узнали, что Поров подал начальнику полиции жалобу „в похищении и изнасиловании своей дочери Раисы“.
Со дня похорон матери Раиса никуда не выходила, только ежедневно под руку с отцом гуляла она по улицам в местности, наиболее посещаемой знатью и гвардейскими офицерами.
Графиня Грецки была женщина, вполне заслуживающая всеобщего уважения. Рано овдовев, она носила траур по нежно любимом муже без важности, но и без легкомыслия. Ее большое состояние и хорошие связи давали ей первенство среди русской знати. Она состояла фрейлиной при государыне, которая ее уважала и любила за доброе сердце.
Однако графиня Грецки и не старалась воспользоваться своими преимуществами ни лично для себя, ни для своих близких! Она была покровительница, но покровительствовала только истинно несчастным и настоящим беднякам, на которых она щедрой рукой сыпала благодеяния.
Все незаслуженные несчастия, все отказанные просьбы, гнетущая нищета, не получившая помощи от правительства и общества — все эти вопросы непременно возбуждались в желтой гостиной графини. Если же вопрос был чрезвычайный, и надо было снискать справедливости или милости, она находила возможность дойти даже до престола! Если же вопрос не стоил того, чтобы им тревожить государя, она находила источник удовлетворения в своем кошельке или посредством своих связей.
Государыня, любившая иногда подразнить своих фрейлин, изредка обращалась к ней:
— Вы постоянно приносите кучу прошений с собой!
— Точно так, ваша величество, — отвечала графиня, — но зато я уношу с собой удовлетворение просимого!
Оба эти замечания были справедливы и одинаково возвышали, как государыню, так и ее подданную.
Если кто-нибудь из облагодетельствованных начинал благодарить ее, то графиня Грецки обыкновенно возражала:
— Я делаю только то, что могу, и делаю все для того, чтобы меня не поминали лихом.
Говоря таким образом, графиня сохраняла свое очарование, а когда она умерла, тысячи народа провожали ее смертные останки, искренне оплакивая ее.
Врагов графиня не имела и была постоянно окружена обществом. Весь бомонд Петербурга считал своим долгом увидать ее хоть раз в неделю. Ее „четверги“ были самыми оживленными.
Иногда трое или четверо окружали ее стол в маленькой желтой гостиной, но иногда и пятьдесят человек толпились около него. Разговоры были постоянно рассудительны, чему много способствовала сама графиня, одаренная большим умом.
В четверг, в день смерти Поровой, собрание гостей у графини было не так многолюдно, зато отличалось пышностью. Во французском посольстве был вечер и многие отсутствовали, находясь там. Но большинство сочли долгом до начала вечера в посольстве посетить графиню, жившую за несколько домов от посольства, и провести у нее несколько приятных часов.
Кареты то и дело подвозили к подъезду обладательниц богатых и блестящих нарядов. Графиня, помещаясь в кресле, с удовольствием рассматривала свое блестящее общество.
— А вот и картины волшебного фонаря! — обратилась она к трем прелестным девицам в одинаковых костюмах, вошедшим к ней в сопровождении своей матери. — В посольстве остатки, а у меня все самое изысканное, самое шикарное! Хотя это несправедливо, но очень приятно!
— А вы, ma tante[1], туда не поедете? — спросил, подходя к графине, ее племянник, Валериан Грецки.
— Нет, мой четверг держит меня у пристани, — ответила графиня, — да, кроме того, я немного устала...
— Делать добро! — добавил присутствующий дипломат.
Графиня послала ему приятную улыбку и погрозила пальцем.
— Нет, — отвечала она, — я устала читать приходящие письма, часто очень смешные, большей частью лишенные смысла, а иногда и ужасные... нередко мне приходит мысль: удалиться от света, чтобы не видеть происходящего в нем!
Общий возглас был ответом на это признание, и в течение нескольких минут каждый старался высказать свой взгляд насчет удаления от общества.
— Об этом не стоит и говорить, ma tante! — сказал Валериан. — Что бы сказали несчастные? Это невозможно!
Графиня, довольная произведенным эффектом, которого она, в сущности, не искала, сделала знак, и молчание воцарилось в гостиной.