– Как же! Так и разбежались тамошние куркули нам с вами сметанки… Да и неспокойно нынче в деревнях-то. Банды по лесам прячутся, по ночам набеги делают. Вот недавно…
– Какой вы, однако, бука, господин Оносов! Веселее надо глядеть, батенька мой, веселее!
Доктор остался доволен собранием и вечером домой шел, все так же многозначительно вглядываясь в окружающий пейзаж, словно бы и в нем желая отыскать подтверждения своим мыслям.
На другое утро Ася, как обычно, пришла на работу и, едва переступив порог, почувствовала неясную вибрирующую тревогу, витающую в больнице.
– Семена Николаевича арестовали! – объявил бледный взволнованный фельдшер, когда коллеги собрались в ординаторской. – Ночью пришли двое вооруженных людей, все перевернули вверх дном и… увели нашего доктора… в неизвестном направлении.
– Господи! – воскликнул старый врач Лобко. – Он-то кому дорогу перешел?
– Давайте, коллеги, поосторожней с комментариями, – попросил фельдшер. – Это нас всех коснуться может! Вот Семен Николаевич не стеснялся своих настроений, за то и поплатился… Но что же теперь делать с деревней? Кто поедет со мной? Не один же я, в конце концов? Мне необходима помощь, хотя бы с документацией!
– Я не поеду, – раздраженно заявил Лобко, оглаживая бородку. – Здесь тоже полно больных и опять же – та же мобилизация.
– Тогда пусть едет Вознесенская, – заявил фельдшер так, будто Аси в комнате не было.
– Надо, значит, поеду, – сказала Ася.
Ее раздражали брюзжание фельдшера, его суета, казавшаяся ей совершенно лишней. Ну в деревню так в деревню. Юлика придется оставить на Александру Павловну, которая и без того постоянно с ним. Маша поможет.
– Ничего, Асенька, ты не одна там будешь, – поддержал ее дома отец Сергий. – В Закобякине все семейство отца Федора, люди тебе не чужие, у них сможешь остановиться. А за сына не беспокойся. Матушка Саша пятерых вырастила, и все, слава Богу, здоровы. И теперь ей ребенок как нельзя кстати. Как Владимира забрали, она места себе не находит.
С неспокойным сердцем отправлялась Ася в Закобякино – трудно оставлять ребенка. Но куда деваться? Пожалуй, ослушайся, уклонись – попадешь туда же, куда увели доктора Потехина.
В закобякинском сельском совете – большой просторной избе в два этажа – фельдшеру и Асе выделили отдельную комнату для осмотра мобилизованных. Напротив сельсовета – длинный ряд лабазов. Все дома на улице добротные, с каменным первым этажом и деревянным – верхним. Резные наличники, мезонины. Не дома – терема. На площади возле бронзового памятника Александру II шел митинг. Выступал городской оратор в военной гимнастерке с портупеей.
– Молодая республика в опасности! – орал он, разрубая кулаком воздух перед своим лицом. – Встанем на ее защиту, не дадим потоптать завоевания революции! Власть – Советам! Земля – крестьянам!
Кучкой стояли закобякинские мужики – крепкие, круглолицые, в жилетках и картузах с блестящими козырьками. Не крестьяне, купцы. Так и веяло от этой кучки скрытой недоброжелательной силой. Рядом толпились мужики из окрестных деревень, приехавшие на телегах, уставшие сидеть без дела на жаре. Они лузгали семечки и посмеивались над оратором. Потом кто-то не выдержал:
– Надоело воевать! Сеять некому!
– Мы той земли не видали еще!
За первой репликой посыпались еще более решительные. Мало кто из крестьян горел желанием сразиться с Колчаком.
Оратор, не вступая в дискуссию, уступил место другому военному, который не стал агитировать, а резко и деловито разъяснил порядок мобилизации.
Ася с фельдшером стояли на крыльце сельсовета и наблюдали за происходящим.
– Только мужик до дома добрался, до земли, а его хвать за шкирку – и вновь на войну, – рассуждал Оносов. – Чует мое сердце, обернется им кровушкой сия мобилизация. Не наберут.
– Как не наберут? – возразила Ася. – Село большое, наберут…
– Большое да зажиточное. Мужики свое добро не бросят. Мало лошадей для армии позабирали, излишки конфискуют, так теперь и самих хозяев повыкурят на войну… Нет, Августина Тихоновна, что-то будет…
Вопреки прогнозам фельдшера закобякинцы в открытую протеста не проявили. Выстроились в очередь на медосмотр и, как один, стали жаловаться на различные застарелые хвори, на что фельдшер не реагировал.
Зато когда военные отправились по домам, сверяя списки, половины молодых мужиков недосчитались.
– Попрятались! – негодовал оратор в портупее. – Ну ничего, жрать захотят, приползут, переловим…
Неделю работала комиссия по мобилизации, но уклонившихся не дождалась. Отряд красноармейцев стоял в селе для соблюдения революционного порядка.
Ася ночевала в доме отца Федора. Дом, как все дома в Закобякине – высокий и просторный, стоял крайним в улице, ближе к церкви и погосту. Ася видела, как садились в машину члены комиссии – следом за мобилизованными мужиками, как бабы ругались и причитали. Наконец машина уехала, подняв за собой хвост пыли. Бабы с детьми на руках еще некоторое время стояли и галдели – обсуждали последние события.
– Полно народу от мобилизации укрывается. Где же они прячутся? – удивлялась Ася.
– По лесам, – охотно пояснил отец Федор. – Тут есть два брата Зориных, бывшие офицеры, так они в свою компанию и принимают тех, кто недоволен властью. Мы, говорят, сами себе власть и по-вашему жить, мол, не желаем. А сельчане им потихоньку помогают…
– Вот как… И что же они?
– Озоруют. На прошлой неделе праздник был новый, в сельском совете. Гармонь, песни, пляски – как водится. Так вот одна девица, шибко бойкая, с председателем вызвалась плясать. Она к нему и так и сяк, и он перед ней петухом… Поплясали… А вечером председатель в кармане сюртука записку обнаружил. Мол, привет тебе от Арсения Зорина. До скорого, мол, свиданьица!
– Женщиной переоделся? – не поверила Ася.
– А что ж? Молодые, веселые, кровь кипит, – вздохнул отец Федор. – Наломают дров.
Ася спала в горнице, где, кроме нее, ночевали две дочери священника – пятнадцатилетняя Ариша и двенадцатилетняя Нюся. Они долго шептались, хихикали, мешая Асе уснуть, и когда наконец угомонились, стали мелькать навязчивые образы, которые всегда бывают после долгой однообразной работы. Закроет она глаза, а перед взором мелькают фигуры и лица закобякинских мужиков. Асе казалось, что она едва заснула, когда шум на улице, выстрелы и пляшущий по стенам свет разбудили ее. Она вскочила и подбежала к окну.
В самой середине улицы пылал факел. В его неровном порывистом свете плясали кони, норовя стряхнуть беспокойных седоков. Узкие изломанные тени заполнили площадь. Они колыхались, вздрагивали, метались. Из домов выбегали люди. Слышались пальба, крики. Кто-то неумело ударил в колокол, тот загудел низко, протяжно.
