умерла год назад, и хозяйкой усадьбы числилась Снефрид.
В ответ на это предложение она окинула Ульвара надменным взглядом:
– Только мне и дела, что играть со всякими бездельниками!
– Да уж я вижу – вся усадьба на твоих плечах! – хмыкнул Ульвар, меряя глазами белобрысую хозяйку, у которой старый материнский передник был подвязан под самые подмышки.
– У кого довольно удачи, тому не мешает недостаток роста.
– Удачи? Считаешь, у тебя ее много?
– Я обыграю тебя.
– Да ну! – Ульвар любил бросать кости и привык считать себя любимцем норн. – Ну, и что ты можешь поставить? Лепешку разве?
– Вот что… – Снефрид ненадолго задумалась. – Если я проиграю, то пришью тебе заплатку на локоть.
Ульвар схватился за локоть – так и есть, дыра! Вчера же не было, когда успела появиться?
– А если я выиграю, то ты… провезешь меня на спине до Асбрандова камня и обратно.
– Идет! – согласился Ульвар, желая получить заплатку.
Какая из этой козявки швея – норны знают, но все лучше, чем опять просить мачеху или кого-то из скотниц.
Присев на теплую траву у ограды, где лежали три сонные овцы, они стали бросать кости на выступающий из земли гладкий плоский камень. Первым же броском Снефрид обставила Ульвара на четыре очка – ей выпало две шестерки.
– Тебя подкинули альвы! – возмутился он, не веря, что какой-то девчонке может так везти. – Так не честно!
– Альвы меня не подкинули. У всех потомков Асбранда Снежного серебряные глаза и большая удача. Тебе следовало бы об этом знать, прежде чем играть со мной.
Пришлось Ульвару поработать лошадью. Это зрелище застал вернувшийся Асбранд; он рассказал Гуннару, и они, смеясь, решили: вот валькирия растет, в десять лет уже оседлала парня! Так легко Ульвару эту ношу теперь с плеч не скинуть…
Годы шли, и постепенно Ульвар начал волноваться, как бы Снефрид не вздумала присмотреть себе другого «скакуна». Лет в тринадцать она была уже ростом со взрослую, скамеечка, чтобы дотянуться до котлов над очагом, ей больше не требовалась. В ее серебристо-серых, с легким отливом фиалки, глазах уже мерцало это чуть насмешливое, уверенное выражение, прославившее ее впоследствии, – будто она весь мир видит насквозь и находит в нем немало забавного. К шестнадцати годам она еще чуть подросла и развилась: не слишком тонкая талия и ровные бедра делали очертания фигуры скорее крепкими, чем хрупкими, грудь была невелика, но выглядела Снефрид столь пленительно, что Ульвар опасался, как бы ее не увели, если только пройдет слух, что дочь Асбранда Эриля уже годится в жены. В ее белом лице с правильными, жесткими чертами так упоительно смешались юная красота и уверенность зрелого ума, что Ульвар, хоть и был старше, рано привык признавать ее превосходство над собой. Блестящие светлые волосы, светлые брови, более широкие на внутреннем конце, яркие губы и уверенный, значительный вид придавали ей облик существа, спустившегося из Альвхейма. Во всей «корабельной сотне» ни одна девушка не могла с нею тягаться красотой, умом и способностями.
Снефрид тоже не видела смысла тянуть со свадьбой. «Сильнее повзрослеть я уже не могу, – объясняла она отцу, – остается только постареть. А какой смысл стареть незамужней?»
Гуннар все сильнее хворал, Ульвару приходилось ездить по торговым делам одному. Пользуясь давними отцовскими связями, зимой он скупал по усадьбам и хуторам плавленое железо и шкуры, летом забирал соленую рыбу и сбывал ее в Дорестад, где ее охотно брали христиане. Мачеха его к тому времени умерла, а Гуннар считал себя уже слишком старым, чтобы жениться в третий раз. После свадьбы Снефрид переселилась на хутор Южный Склон, где и прожила вполне благополучно около пяти лет. По многу месяцев зимой и летом Ульвара не бывало дома, но Снефрид управлялась со скотом, хозяйством и челядью одна, благо и отец жил всего в половине роздыха и всегда мог ей помочь советом и делом.
Близилась седьмая зима ее замужней жизни, когда Ульвар не вернулся вовремя. Он всегда возвращался задолго до осенних пиров, но вот уже приблизилось полнолуние, называемое Зимним, а его все не было. Этим летом он должен был идти сперва на Готланд, а оттуда в Хедебю с грузом пушнины, но вовсе не говорил, что останется там на зиму, да и зачем? Лето закончилось, море штормило, корабли давно лежали на берегу, и Снефрид перестала ждать. Асбранд, человек сведущий, пробовал гадать: руны говорили, что Ульвар жив, но скорой встречи не обещали.
Только следующим летом, когда корабли стали прибывать в Бьёрко, Снефрид кое-что узнала. К ней в Южный Склон приехал человек из Лебяжьего Камня, с поручением от Фридлейва хёвдинга, а Фридлейву привезли новости его люди из Бьёрко. Вести пришли дурные. Прошлым летом сразу несколько кораблей, на которых везли товары люди Бьёрна конунга, были ограблены Эйриком Берсерком, «морским конунгом» с большой дружиной. Этот Эйрик приходился Бьёрну, конунгу Свеаланда, родным внуком, но дед отказывался его признавать, и он в отместку вредил ему, где только мог. Среди этих кораблей был и тот, на котором Ульвар вез на запад закупленную на Готланде пушнину, свою и еще двоих фелагов [3] – Фроди Лосося и Кальва Овчара. Самого Ульвара люди уже после того видели на Готланде – он каким-то чудом спасся, хотя всех прочих людей Эйрик взял в плен и обратил в рабство.
– Какое счастье для Ульвара, что он уцелел! – говорил Фридлейв. – Норны особенно о нем позаботились. Это ты, Снефрид, окружила его такими могучими чарами?
– Ты шутишь, Фридлейв хёвдинг! – отмахивалась Снефрид. – Я вовсе не умею творить никаких чар.
– Я думал, тетка тебя подучила… ну-ну, я шучу. Однако жать, если так. Ульвар очень рассчитывал на прибыль с этой пушнины, даже взял у меня восемьдесят эйриров серебра…
– Да, я знаю, – ровным голосом отвечала Снефрид. – Я подумаю, как вернуть этот долг. Ведь если Ульвар жив и на свободе, доброе имя еще понадобится ему.
– Ты редкая женщина, Снефрид! Другие жены сейчас только проклинали бы судьбу, викингов и мужа, а ты заботишься о его добром имени!
– Я предпочитаю брать пример с тех жен, что делали честь себе и мужьям, а не наоборот.
– Такая женщина заслуживает более толкового мужа, чем Ульвар, – пробормотал Фридлейв, глядя, как Снефрид удаляется.
На губах ее играла легкая улыбка, будто она благодарна за полученные вести, но душой овладевала растерянность. Снефрид было только двадцать три года, и вот она попала в такое странное положение: муж ее жив, но неизвестно, где находится и когда вернется. Имущество пропало, и еще остался весьма значительный долг.
