Она обхватила его руками вокруг талии и прильнула к его не ожидавшим того губам с поцелуем. Не ответив на сей порыв той же лаской, Алексей схватился за брусья, но оставался прямо стоять.
— Я знаю, — прислонившись лбом к его лбу, прошептала Ульяна. — Вы не можете забыть её… Ваше сердце ранено ещё сильнее, чем ноги, но я… Я люблю Вас…
— Ульяна, — прошептал Алексей, чуть отступив, и взглянул в её прослезившиеся грустные глаза. — Прости…. я не смогу… ответить на твою любовь.
— Вы всё ещё любите её? — смотрела она в ответ, на что Алексей с глубоким вздохом опустил взгляд:
— Мне не до женщин сейчас… Благодарю за завтрак, а теперь, прошу…. оставь меня одного.
Ульяна послушно ушла, напоследок оглянувшись, но Алексей так и смотрел в пол, оставаясь стоять прямо, хоть и опирался на руки. Простояв так ещё некоторое время, Алексей продолжал передвигать ногами. Он ходил вперёд и назад с опорой на брусья, а душа наполнялась радостью всё больше за то, что возможная победа над недугом не за горами.
Одно мешало ему теперь — случившийся поцелуй Ульяны заставлял сильнее возвращаться к воспоминаниям о Софье, забыть которую и так не мог, а боль от того, что она в руках врага и согласна принадлежать тому добровольно, разрывала душу дальше.
Словно по зову страдающего сердца он в шоке застыл вдруг на месте, слыша доносившиеся со двора голоса… Взглянув на раскрытое окно, Алексей узнал голос Софьи, которую вышла встретить Екатерина Петровна Шувалова:
— Глазам не верю, девочка моя! — приняла она Софью в крепкие объятия. — Как же я дождалась?! Господь свидетель, как я ждала, что ты всё же навестишь меня!
— Если не одно обстоятельство, я бы никогда не приехала к Вам, Екатерина Петровна. Я уже больше года никуда не выезжала и не собиралась, — не скрывала взволнованности Софья, и статс-дама пригласила пройти в дом.
Схватив висевшую на брусьях трость, Алексей через боль и усталость ног торопился подойти к двери. Он переживал упустить возможность услышать их беседу, а тихо вернувшаяся Ульяна скорее подхватила его вторую руку.
Она помогла ему выйти в коридор и пройти к балкону, где, сев в кресло, он мог уже отчётливо слышать разговор устроившихся внизу для чаепития Шувалову с Софьей…
— Расскажи же, милая, как ты живёшь? Может стоит вернуться ко двору? Ты ведь уже родила, — сразу вопросила Екатерина Петровна, но Софья вздохнула, будто набралась тем самым стойкости:
— Я пришла говорить не обо мне. Моя жизнь течёт спокойно. Думаю, это было бы скучно описывать. Я занимаюсь дочерью и нигде не бываю. Я приехала не для этого.
— Но как же, дорогая? — хотела статс-дама всё же говорить об ином, мельком взглянув на балкон, где заметила, как Ульяна помогла Алексею сесть в кресло. — Тебя супруг не обижает?
— Умоляю Вас, выслушайте, — отказалась Софья от предложенного подошедшим слугой чая.
Когда тот ушёл, оставив их вновь наедине, Софья продолжила:
— Вчера вечером со мной впервые за всё время говорила моя… мачеха.
От последнего слова её Екатерина Петровна задержала дыхание. Поразившись тому, что Софья видимо узнала, что супруга её отца не является родной матерью, она с тревогой смотрела в глаза ухмыльнувшейся собеседницы:
— Значит, это правда… Вы являетесь моей тётушкой.
— Софьюшка, — нежно вымолвила Екатерина Петровна. — Да…. это правда. Как же ты узнала?
— Вчера вечером… мачеха… рассказала мне, почему нет ко мне тёплых чувств, но она тут же пояснила, что зла мне не желала никогда, — стала рассказывать Софья, глядя на горящие свечи подсвечника на столе, за которым сидели. — Она рассказала об измене моего отца с Вашей сестрой, о том, что их недолгий роман закончился моим рождением. Подкинутая служанкой моей умершей при родах матери с письмом, чья дочь, я внесла в их жизнь разлад. Однако мачеха нашла в себе силы простить супруга и, более того, принять меня, будто родную. Никто и не догадывается до сих пор, что я не её дочь.
— Да, я была против, чтобы сестра отдавала тебя Аганиным, но всё произошло за моей спиной. Я бы хотела забрать тебя себе, и всё бы сложилось иначе, — прослезилась Екатерина Петровна. — И даже с Алексеем не случилась бы беда.
— Мне пора, — поднялась сразу Софья, видно не желая продолжать беседы, но её тётя остановила:
— Нет, умоляю, расскажи всё, как есть!
— Что Вы хотите ещё знать? — сделала удивлённый вид Софья.
— Я же вижу, что ты несчастна, что всё не так спокойно, как ты утверждаешь да пытаешься всем вокруг доказать. Слухи разные ходят, но скажи ты правду мне. Чем заставил тебя Мамонов быть с ним? Почему ты к нему пошла да добровольно, как говоришь?
Глубоко вздохнув, Софья мотала головой. Она не выдерживала подобных вопросов и быстрой походкой поспешила выйти из дома…
— Софья! — выбежала за нею на двор Шувалова.
Остановившись у кареты и надевая протянутый кучером плащ, Софья оглянулась.
— Ты не могла предать Алексея! — воскликнула Шувалова. — Не поверю никогда, что ты бы могла это сделать и после его смерти. Видно по твоему лицу, измученному, опухшему от слёз, что всё не так, как ты утверждаешь!
— Екатерина Петровна, — усмехнулась Софья. — Я предала его, понимаете? Я всё-таки это сделала!
— Но почему? — не понимала её та. — Ты не могла, нет.
— Смогла, — развела руками Софья и вновь усмехнулась.
— Но ваша любовь, — никак не верила её тётя в подобное. — Ты не могла. Я уверена, Мамонов издевается над тобой, мучает чем-то. Я могу помочь тебе вернуться во дворец. До родов ведь тебе лучше было во дворце. Ведь нам удалось тогда тебя оставить с нами. Теперь ты родила, ты обещала вернуться после родов, но не выходишь даже из дома.
— В качестве кого мне быть во дворце? — засмеялась Софья и тут же стала серьёзнее, видя искренне переживающую за её судьбу когда-то ставшую дорогой статс-даму, которая, как оказалось, является самой родной и душой, и по крови…
— Я найду, в качестве кого, но так ты снова будешь подальше от ненавистного супруга, как до родов! — тихо ответила Шувалова.
Ничего не говоря в ответ, Софья села в карету, и приказала кучеру закрыть дверь. Он выполнил указание и был готов уже отправиться в путь, ожидая на то позволения. Шувалова же не хотела отпускать Софью вот так и прильнула к окну экипажа:
— Софьюшка, милая…. ты ведь не предала его.
— Предала, — взглянула Софья с сожалением в глазах и крикнула кучеру. — Трогай!
— Ну уж,
