Вернувшись в Лондон, Майлс написал книгу, которая должна была стать первой в серии книг о его приключениях. Эта книга принесла ему известность, вначале — в научных кругах, затем — в светских гостиных, и в конце концов он превратился в желанного гостя на любом приеме, что вызывало зависть у мужчин, скованных по рукам и ногам женами и выводком детей.
Эта неожиданная известность смущала Майлса.
Он просто не мог относиться к своему путешествию как к героическому поступку, поскольку его беспокойная натура не оставляла ему выбора. Им двигала простая, но неодолимая тяга к знаниям. И сделка с каннибалами, когда он выторговал себе жизнь, казалась логическим завершением пути, на который он ступил с того момента, как его сурово выпороли, когда он разобрал золотые отцовские часы в семилетнем возрасте. Разложив перед собой крохотные блестящие детали, он понял, как они соединяются одна с другой, и намеревался собрать их снова, когда его поймали.
Порка нисколько не уменьшила его радость и торжество от того факта, что он наконец понял, как эта вещица работает. Впрочем, наказание послужило важным уроком: он понял и то, что поиск открытий может быть опасным.
Но все это — переживания годичной давности.
А теперь Майлс тихо радовался тому, что снова находился в кругу семьи, а также радовался привычной пище, мирным равнинам, поросшим зеленой травой, и светским вдовушкам, облаченным в слои одежды, которые так приятно снимать. Он даже с удовольствием посещал балы, хотя не мог их терпеть раньше — это казалось типично английским занятием.
Однако Лакао не отпускал его — как сон, который не сразу рассеивается. Внезапно — когда лорд Албемарл расспрашивал его о страстных туземных женщинах со свободными нравами — духота бального зала стала тропической, шелковые веера, колеблющиеся в руках женщин, превратились в бабочек, а шорох шелка и муслина — в шелест пышной листвы. Два мира слились в один.
Вот почему Майлс невольно повернул голову, уловив краем глаза что-то яркое. «Morfo rhetenor Helena» — вот первое, что пришло ему в голову (то была редкая тропическая бабочка с крыльями голубого, лавандового и зеленого оттенков).
Но оказалось, что он увидел женское платье.
Цвет его действительно был голубым, но в сиянии множества свечей, горевших в люстре над головой, он увидел лиловые и даже зеленые блики, трепещущие в складках ткани. На запястье женщины мерцал браслет, а на темноволосой голове поблескивала диадема.
«Слишком много блеска», — решил Майлс, собираясь отвернуться.
Тут она подняла лицо к свету — и время словно остановилось. Да и сердце его, казалось, замерло. К счастью, спустя несколько секунд оно вновь забилось, но уже куда более энергично, чем раньше.
А затем его посетили нелепые романтические фантазии.
Его ладони жаждали обхватить ее лицо с широким чистым лбом и упрямым подбородком. У нее были кошачьи глаза — огромные и слегка раскосые, лазурные, как безмятежное южное море (Майлс не мог поверить, что ему приходят в голову столь поэтические эпитеты). Ее изящно изогнутые темные брови придавали лицу лукавое выражение, а волосы… Язык не поворачивался назвать их каштановыми. Шелковистые и блестящие, они отсвечивали медными искорками.
Но девушка не замечала его пристального взгляда. И никто другой не замечал из-за толкотни в зале. А спустя несколько мгновений прекрасное видение, нарушившее его душевный покой, проследовало вместе со своими друзьями дальше и скрылось из виду.
Выходит, это — не поэтическое преувеличение. От некоторых женщин действительно перехватывало дыхание. Не считая весьма энергичных упражнений в постели, которые он проделал позапрошлой ночью с миссис Доувкот — в этот момент она подавала ему едва заметные, но недвусмысленные знаки веером, — ни одна женщина не оставляла его запыхавшимся до сего момента.
Майлс проигнорировал ее сигналы и уставился туда, где только что находилась незнакомка.
— Кто эта девушка в голубом? — проговорил он со скучающим видом.
Албемарл был счастлив просветить его.
— Это мисс Синтия Брайтли. Бойкая девица, как я слышал. Хотя… Не очень-то по-джентльменски повторять сплетни. Но она — украшение сезона. Без нее было бы скучно. Впрочем, есть еще Вайолет, слава Богу… О, прошу прощения, Редмонд. Надеюсь, вы не станете вызывать меня на дуэль из-за вашей сестры. Говорят, у мисс Брайтли нет ни состояния, ни семьи, зато есть… все остальное, как вы видели. Кстати, довольно модно быть влюбленным в нее.
Вот как? Значит, этот феномен уже открыт. А как настоящий ученый, Майлс ощутил раздражение.
— Хотите, чтобы вас представили? — догадался Албемарл. — Моя сестра могла бы…
Но Майлс уже исчез — пробирался через бальный зал.
Хотя Майлс был знаком с большинством встречных, он так сосредоточился на своей цели, что не узнавал никого из них. На всем пути через эти джунгли из шелка и муслина на его губах играла легкая улыбка, служившая извинением тому факту, что его безупречные манеры возвращались к нему так же медленно, как и нормальный цвет лица.
И все это время его сердце оглушительно билось.
Наконец он снова увидел эту яркую вспышку — наверняка ее платье было соткано из крыльев феи. Но Майлс был слишком очарован, чтобы ужаснуться столь пошлой метафоре (наверное, все влюбленные мыслят штампами).
Он замедлил шаг. Неужели столь странная смесь эмоций — любовь?
Такая мысль его не слишком обрадовала. Но это было интересно, а Майлс ценил «интересное» более всего на свете.
Теперь он находился достаточно близко от девушки, чтобы оценить ее профиль, словно предназначенный творить с мужскими сердцами самые драматические вещи — останавливать их, красть и разбивать. А ее нижняя губа — пухленькая и бледно-розовая — возбуждала более земные мысли, отозвавшиеся в его чреслах. Лицо красавицы, позолоченное сиянием свечей, разрумянилось от духоты. Несколько прядей волос, выбившихся из прически, казалось, намеренно притягивали взгляд к ее изящной шее и кремовым выпуклостям груди, выступавшим из вызывающе глубокого выреза.
И тут он услышал ее голос — веселый, женственный, удивительно зрелый и уверенный. Она говорила негромко, и ее собеседница — кажется, мисс Лиза Стэндшоу — взяла ее под руку, подавшись ближе, чтобы лучше слышать.
К несчастью, у Майлса был на редкость хороший слух.
— У лорда Финли — годовой доход тридцать тысяч фунтов и золотистые волосы, но его мамаша — сущая мегера. Хотя не такая уж это большая плата за тридцать тысяч фунтов. Как ты считаешь, Лиза? Он немного беспутный, но неплохой танцор. И уже пригласил меня на два танца — оба вальсы! Граф Борленд слишком толстый, но это можно пережить, учитывая титул, деньги и замки, которыми он владеет, — как по-твоему? А мистер Лайон Редмонд очень красив и богат, правда? Я слышала, что по сравнению с Редмондами, Крез — жалкий нищий. Говорят, он влюблен по уши в Оливию Эверси, но отношения между их семьями такие же теплые, как между Монтекки и Капулетти. Уверена, их отцы никогда не допустят этого брака, так что давай внесем его в список. Надо, чтобы кто-нибудь представил меня ему.
