Вошел дворецкий с письмами. На большом серебряном блюде сиротливо белели три конверта.
– Не может быть, чтобы это было все, Джонсон, – сказала она, – наверное, остальные у миссис Барнс.
– Но миссис Барнс говорит, что больше ничего нет.
– Нет? Но это недоразумение. Спросите у других слуг. В Италию она брала только дворецкого и горничную.
Дворецкий, пожилой человек, выросший в доме Перивейлов, был ей совершенно предан. Горничная, девушка из отцовского прихода, тоже, ведь Грейс, когда была еще почти ребенком, учила ее в воскресной школе. Горничная не подошла бы модной красавице, но вполне удовлетворяла запросы бывшей дочери пастора, у которой были свои – не накладные – волосы и брови. Впрочем, оказалось, что у девушки очень ловкие пальцы, и она умело справляется со сложными застежками современных туалетов, меняющихся с каждым сезоном.
Письма, полученные леди Перивейл, ждали ее уже две недели. О ее предстоящем возвращении в Лондон сообщили «Таймс» и дюжина других газет, и она думала увидеть целую груду писем и приглашений, как всегда, когда возвращалась в лоно цивилизации.
Среди полученных два были – проспекты от модисток. Третье – от старой подруги и учительницы пения Сьюзен Родни:
«Так рада, что ты приезжаешь, дорогая Грейс. Буду на Гровенор-сквер в среду во второй половине дня в надежде тебя повидать.
Всегда тебя любящая, Сью»
Мисс Родни аккуратно отвечала на все письма, но никогда не писала длинно.
По средам после полудня леди Перивейл принимала, и была как раз среда. И вот в тишине холла раздался двойной удар молотком в дверь, и через три минуты дворецкий возвестил появление мисс Родни.
– Дорогая моя старушка Сью! – воскликнула Грейс, – Ну, как это замечательно! Я просто сказать не могу, как рада видеть тебя!
Они нежно, словно две сестры, расцеловались. Сью села напротив подруги и взглянула на нее со смешанным выражением любви и грусти, а может быть, и жалости. Сью была старше Грейс на десять лет с хвостиком и по-своему красива несколько мужественной красотой: лицо смуглое, не знающее жемчужного блеска пудры. Черты довольно резкие, но приятные, глаза ясные и проницательные, способные иногда выражать нежность, ее платье и шляпа были именно такими, которые подходят для женщины, пользующейся омнибусом или наемным экипажем.
– Ну, Сью, какие новости? – спросила Грейс, наливая подруге чай. – Как сезон? Очень скучный? Есть ли интересные люди?
– Сезон как сезон, но я могу судить только по своим друзьям или ученикам, живущим в окрестностях Бейсуотер, которым всегда так хочется немного даровой музыки после обеда. Разумеется, они меня приглашают обедать. Это уж обязательно.
– Ну, они приглашают тебя не только как певицу, Сью, но и как прелестную женщину и великолепную рассказчицу.
– Да, конечно, я могу болтать почти обо всем, хотя не претендую на умную, содержательную беседу. Просто я умею направить разговор в нужную сторону и поддерживать его.
– Знаешь, Сью, ты застала меня в состоянии глубокой растерянности. Никогда в жизни я еще не была так удивлена. Уезжая из Италии, я телеграфировала слугам и просила беречь всю мою корреспонденцию. Я десять дней добиралась до дому, но вместо обычной груды визитных карточек и писем меня ожидало только одно твое письмо.
– Но другие, наверное, просто не знают, что ты в городе, – задумчиво предположила Сью.
– Нет, знают, я послала извещения в «Таймс» и «Пост» две недели назад, я даже хотела приехать раньше, но стояла такая чудесная погода, что я еще дня на два останавливалась в Бордигьере и Сан-Рафаэле и три дня провела в Париже, покупала платья. И ни одного приглашения, ни одной визитной карточки! Можно подумать, что Лондон погрузился в летаргический сон. Тебе не кажется это странным?
– Да, – ответила Сью и пристально и несколько испытующе посмотрела на Грейс, – это очень странно.
– Ладно, дорогая, не будем придавать этому чрезмерного значения. Теперь, когда я дома, приглашения посыпятся градом. Просто люди слишком заняты, чтобы просматривать колонку объявлений. К тому же Лондон всегда полон еще не знакомых женщин, а мужчины жаждут поволочиться за ними, за всеми этими женами алмазных королей из Африки или американских нефтяных магнатов. Нельзя все время занимать неизменное место в сердце общества.
– Нет, нельзя, – согласилась Сью, – общество отвратительно в своем непостоянстве.
– Но я не боюсь, что меня забудут те, кто мне нравится, все действительно приятные люди, например, хорошенькие девушки, они меня обожают, и умные женщины, светские, но широко мыслящие, одним словом, те, кого я сама предпочитаю, – с чувством сказала Грейс.
Сью заметила, что Грейс взволнована и пытается скрыть волнение. Лица приятельниц, сидевших друг против друга за чайным столиком с веретенообразными ножками – тоже стиль Людовика XVI, – были озабочены, особенно у Сью.
– Расскажи, как ты провела зиму, – спросила, немного помолчав, Грейс, снова наполняя чашки и пододвигая к подруге крошечное хрупкое печенье, от которого та отказалась.
– Да обычная, скучная рутина. Много учеников, главным образом, загородных. Одна герцогиня, пятидесяти пяти лет. Она уверена, что у нее внезапно открылось великолепное контральто, о существовании которого она раньше и не подозревала. И теперь она хочет, чтобы я поставила ей голос. Мы терзаем с ней дуэт из «Нормы», пока обе не охрипнем, а потом герцогиня делает перерыв на ланч, приглашает меня и поверяет свои заботы.
– Заботы? Какие?
– Вернее, заботу, потому что все ее неприятности воплощает ее супруг.
– Сью, ты стараешься острить, а думаешь о чем-то другом. Если у тебя неприятности, так скажи, дорогая, я все сделаю, чтобы помочь тебе.
– Добрая моя Грейс! Ты всегда готова помогать другим. Помню, как ты еще девушкой однажды принесла мне все свои скудные сбережения в то ужасное утро, когда пришла телеграмма, что мама умирает, и я должна вернуться в город. И ты, моя славная, знала, что у меня совсем нет денег, и хотела меня финансировать. Да, это было почти десять лет назад! Но такие вещи не забываются. И твой папа, как он был добр и предупредителен к учительнице музыки, и как я бывала счастлива, когда приезжала к вам на летние каникулы!
– А какое это было счастье для меня, ведь ни за что ни про что я заполучила прекрасную учительницу и верного друга!
– Значит, кров и стол, постельное белье, пахнущее лавандой, сколько хочешь превосходных сливок, пони с тележкой, теннис, пикники, обеды у местного сквайра, веселые местные ярмарки – все это ничего не стоит? Нет, Грейс! Мы заключили взаимовыгодную сделку, а я еще имела удовольствие учить девушку с прекрасным меццо-сопрано… Ну, а ты, Грейс, – помолчав, спросила Сью несколько нерешительно. – Как ты провела зиму?
