— Что за процедуры? — испуганно спросила Беатрис.
Фуко улыбнулся и посмотрел на нее, подняв брови.
— Ничего такого, что причинило бы вам большой вред. Мы будем ставить банки, пускать кровь. Не бойтесь, маленький надрез, почти безболезненный. И на ночь успокоительная микстура.
— Вы ведь знаете, что мне это не нужно.
— Разве? — удивился он. — Но ваш супруг настаивал, что это необходимо, иначе вас здесь не было бы.
— Месье Фуко, — улыбнувшись, она положила свою руку ему на колено. Фуко даже не двинулся. — Я знаю, что мой муж заплатил за мое содержание здесь и за ваше… гостеприимство. Я могу дать вам больше. Только, пожалуйста, скажите мне, что вам нужно и в самое кротчайшее время это будет исполнено.
Месье Фуко встал, подошел к двери и стукнул три раза. Замок щелкнул, и в двери показалась монашка, положив в руки Фуко какую-то склянку.
— Маркиза, — он провел рукой по жидким волоскам на своей голове. — Почему бы нам не начать с лекарства?
Беатрис сжала челюсти.
— Хорошо, — вновь сказал он. — Ваш муж настаивал на этих процедурах. Он настаивал и на более суровых мерах. Но вы такая красивая. Пожалуйста, будем друзьями. Примите лекарство, и я оставлю вас в покое. Завтра мы с вами поговорим еще раз.
Де Эспри заставила себя улыбнуться.
— Месье Фуко, — ласково сказала она. — Будьте любезны, положите на стол и оставьте меня одну. Я так устала. Обещаю, что выпью это.
Желтушный пристально посмотрел на нее.
— Хорошо, я положу это на стол, — согласился он, ставя склянку на столик. — Сейчас монахини переоденут вас, а затем вы выпьете. В противном случае, как я уже говорил, мне придется применить более жесткие меры. Не вынуждайте меня.
— Вы так любезны.
— Хорошо.
Когда Фуко вышел, сразу же появились две монахини. Одна из них держала в руках какое-то белое тряпье.
— Позвольте, — сказала вторая, приземистая, толстая и старая, когда подошла к Беатрис и резко начала расшнуровывать ее платье. Беатрис не сопротивлялась, она не хотела, чтобы ее приковали к кровати и худая и почти на голову выше Беатрис, помогла ей надеть белую бесформенную сорочку. Когда все было готово, монахини молча ушли.
Де Эспри села на постель, невидящим взглядом уставившись на микстуру. Она обдумывала минувшие события. Ее брат предал ее, ради женщины. Он знал, что у Бернара есть любовница, к которой он хочет уйти, и сыграл на этом. Ее предал муж, ради женщины, отправив ее сюда, в этого жуткое место. И никто даже не узнает, а если и узнает, то промолчит. У нее есть тетушка. Но Филипп и здесь, что-нибудь придумает. И Элиан, если бы только Элиан узнала, она бы обязательно что-нибудь сделала, чтобы спасти ее!
Но тут Беатрис стало совсем грустно. Она предала Элиан. У нее не было даже сил злиться на мужа и брата за их предательство, ведь она сама поступила так же. Все получают по заслугам. Здесь нет правых и виноватых. Каждый сыграл свою роль.
Женщина протянула руку и взяла со столика лекарство. Вынув маленькую деревянную пробочку, она принюхалась. В нос ударил горький тошнотворный запах. Задержав дыхание, де Эспри одним глотком осушила пузырек. Некоторое время она боялась вдохнуть. Ее замутило.
Не сдержавшись, Беатрис упала с кровати, и ее вырвало желчью. Снова вернулся озноб, ей было жарко. Желудок свело судорогой. И только сейчас маркиза поняла, чего именно не было в этой комнатушке. Здесь не было даже тазика, в который она могла бы справить нужду. Ее вырвало еще раз.
Они будут пичкать ее лекарствами и пускать ей кровь, пока она не сойдет с ума. Немного отдышавшись, Беатрис забралась на постель и свернулась калачиком. Больше всего на свете ей сейчас хотелось прижаться к Элиан, почувствовать вновь ее тепло.
Мысленно прося прощения у графини, де Эспри поклялась, что если ей суждено выбраться из своего заточения живой, то она исправит свою ошибку. Во что бы то ни стало.
— Пора возвращаться в Париж, — сказал Филипп, откидываясь на спинку кресла. — Все уже готово.
Элиан посмотрела в окно. Медленно в небе кружились снежинки. Она поежилась.
— Наверное. Становится холодно.
Маркиз потянулся, встал с кресла и подошел к ней, обняв.
— Я могу тебя согреть, — тихо произнес он. Элиан отстранилась.
— И что мы будем делать дальше?
— В Париже? — Филипп пожал плечами. — Может быть, станешь моей женой?
Элиан удивленно подняла брови.
— Ну уж нет, извольте. Второй раз я на такое не пойду.
— Какая разница, если мы все равно вместе?
— Вот именно, разницы никакой. Нет.
Графиня вздохнула.
— Филипп, как долго еще мое заточение продлится?
— Ты не в тюрьме.
— Разве?
Маркиз поджал губы.
— Да.
— Я хочу увидеть Беатрис.
— Напиши ей письмо. Рауль его доставит.
Элиан села за стол, взяла в руки перо и склонилась над листом. Написав несколько строк, она отдала письмо Филиппу. К ее удивлению, он не развернул его.
— Я распоряжусь, — он спрятал письмо в складках плаща. — Пойдем.
Экипаж был подан. Роскошная карета, цвета спелой вишни, с позолоченным узором, запряженная четверкой белых лошадей, стены и потолок кареты был из шелка, кремового цвета, сидения в том же тоне покрывал бархат. Подарок маркиза, своеобразное извинение за ту пощечину, которой наградил ее Филипп пару недель назад. С того времени не прошло и дня, чтобы маркиз не преподнес ей какой-нибудь подарок. Будь то золотое ожерелье щедро украшенное изумрудами, перстень с гранатом, великолепный скакун, маленькие желтые птички в серебряной клетке, карета. За это время, что она была с ним, Филипп только и делал, что отдавал распоряжения, подписывал счета, договаривался с ювелирами, конюхами, выписал штат слуг, нанял портных, заказывал ткани лучшего качества, в общем, делал все, что угодно, стоило Элиан только намекнуть. Ни разу он не позволил себе едкое замечание или сарказм в ее отношении, неизменно вежлив, старался угодить, был очень нежен и ласков.
Графиня не сомневалась, что он действительно любит ее. Любит до безумия, что пугало. Филипп всегда был рядом с ней, касался ее руки, находил повод, чтобы дотронуться до нее. Иногда ей казалось, что она для него, как любимая кукла для ребенка, которую можно переодевать, кормить, укладывать спать, украшать. Да, Элиан не получила вознаграждение за пари, которые, если быть честными, она выиграла, но Филипп и так тратил на нее колоссальные суммы. Он не выезжал из дома, никого не принимал, не играл в карты, даже привычный кувшин вина превратился в один бокал за ужином.
