Адель не без злорадства заметила, что, когда Эдуард ухаживал за ней, то был гораздо нежнее и внимательнее. С Мари же он был сама сухость. Правда, облегчения это не принесло, ибо кто знает, как там устраиваются браки среди аристократов? Вполне возможно, что они женятся без особой любви, но женятся же. Кусая губы, Адель с какой-то болезненной тревогой пыталась разглядеть Мари д'Альбон, потом честно, но зло произнесла:
— Она хороша, эта Мари. Чуть выше меня ростом, но стройна, и в изяществе ей не откажешь. — Она не сказала того, что мучило больше всего: Мари была чиста и это, вероятно, привлекало Эдуарда наиболее сильно, сильнее, чем ее красота. Адель сдавленным голосом добавила: — Должно быть, я тоже глядела на него так глупо — тогда, раньше, когда была влюблена и когда еще что-то себе воображала.
Жюдит, сидевшая рядом, возмутилась. В ней вскипела злость преданной служанки, живущей за счет успехов госпожи и потому болеющей за нее.
— Что вы в ней находите такого особенного? — воскликнула она с истинно нормандским запалом. — Может, она и хороша, но таких, как она, много, и я, хоть и простая, ничуть ей не уступлю. Вы, мадемуазель, затмите ее в любом случае, и вы не должны сдаваться.
Адель усмехнулась уголками губ. Приятно, конечно, когда кто-то за тебя заступается, но слишком уж было ясно, что это ничего не изменит. Она вяло сказала:
— С чего ты взяла, Жюдит? Я никогда ей не сдамся.
— Что вы сделаете? — почти требовательно допытывалась горничная. — Возьмитесь за господина де Монтрея, это будет вернее всего!
— За него? — Щеки Адель полыхнули злым румянцем. — Ни за что, этого только этого не хватало…
Ах ты Господи, что за глупости ты предлагаешь?
— Так что же вы сделаете?
— Я возьмусь за нее, вот что! — выкрикнула Адель, судорожно вцепившись в дверцу коляски. — Если уж ей судьбой суждено выйти за него замуж — пусть будет так, но прежде я хочу выяснить, чем эти д'Альбоны лучше нас, женщин Эрио, и смогут ли они выдержать, если я против них что-то затею! Я еще погляжу, какова эта Мари. Я всё сделаю, чтобы она отступила…
— А если нет, мадемуазель? Что, если она упрямая, как и вы?
— Как и я? Ты смеешься! Она не выдержит.
— В звуках голоса Адель послышались нотки пренебрежения, потом она уже более спокойно добавила: — Ну, а если, не приведи Господь, эта парочка пройдет через всё, что я сделаю, и всё же будет хотеть этого брака, что ж, я уступлю, — только уверяю тебя, этого не случится, никогда, Жюдит, никогда!
Пожав плечами, она насмешливо сказала:
— Лично против этой девицы я ничего не имею. Я только хочу знать, стоит ли она меня и любит ли его так же, как я, — это ведь немного, правда?
В этот миг виконт д'Альбон, пришпоривая лошадь, поскакал вдоль аллеи по направлению к Триумфальной арке. Эдуард остался с викон-тессохй и Мари, и после этого сомнений у Адель уже не было.
Он любезничал с ними, они что-то у него спрашивали — как можно было сомневаться? Вне себя от ярости, мадемуазель Эрио толкнула кучера рукояткой хлыста:
— Ты заснул, болван? Следом за тем молодым человеком! Живо!
Коляска понеслась вдоль Елисейских полей, провожаемая множеством взглядов. Адель едва отвечала на приветствия. Пожалуй, единственное, что приносило ей сейчас облегчение — это быстрая езда и предвкушение того, что она о себе напомнит, непременно! Жюдит, теряясь в догадках, спросила:
— Мы едем за виконтом д'Альбоном? Но зачем?
— Потому что мне так угодно.
— На что он вам?
— По-твоему, я должна ездить за Эдуардом? — раздраженно прервала ее Адель. — Черт побери! Бог свидетель, Эдуард для меня сейчас недосягаем, но молодой д'Альбон — его друг, и он меня на него выведет рано или поздно. — Помолчав, она добавила: — И потом, дорогая Жюдит, что может быть лучше, чем поиздеваться над аристократом? Ты же знаешь, я дурная женщина и никак не могу себе в этом отказать…
Для Мориса д'Альбона день, проведенный в банке Перрего, закончился очень успешно: была надлежащим образом оформлена пятипроцентная рента, и отныне их семейство получило гарантированный доход размером в тридцать тысяч франков в год.
Сумму нельзя был назвать очень большой, но ведь получать ее можно будет постоянно. Дела д'Альбонов всё то время, что прошло после возвращения из эмиграции, шли не блестяще. Старый граф, несмотря на возраст, вынужден был служить в канцелярии военного министерства, Морис получал свое капитанское жалование, и все-таки их недвижимость заключалась лишь в парижском отеле да аньерской даче. Катрин, жена Мориса, не принесла никакого приданого. К счастью, за десяток лет умеренной и благоразумной жизни удалось скопить приданое для Мари, тоже очень небольшое, и сбиться на ренту — это многое значило в жизни д'Альбонов.
Сейчас, покидая банк Перрего, Морис чувствовал себя в превосходном настроении. Тысячи самых приятных мыслей роились в голове. Сам себе капитан гвардии казался увереннее, чем обычно. Честно говоря, не очень-то хотелось возвращаться к милой и скучной Катрин — семейный круг, всегда такой желанный, теперь казался поднадоевшим. Морис был обаятельный мужчина, настоящий плечистый гигант, отличающийся значительной физической силой. Военная форма еще более выгодно оттеняла эти его особенности, необычные для парижанина. Темноволосый, с пленительными чертами лица, тонкой талией и веселыми глазами, он обращал на себя внимание многих женщин — по крайней мере, многие клиентки банка невольно окидывали его внимательными взором.
Морис галантно улыбался и даже раскланивался с особо привлекательными незнакомками. Не то чтобы он так уж желал любовных приключений. Скорее всего это была бессознательная потребность чего-то нового, желание развлечься хоть чуть-чуть, свойственное всякому молодому мужчине, тем более если он в течение семи лет брака оставался верен жене — ну, или почти верен.
И вот как раз в ту минуту, когда он в очередной раз на кого-то загляделся, произошла досадная неприятность: спускаясь по лестнице, он столкнулся или, вернее сказать, почти сбил с ног женщину, только что вышедшую из соседнего зала. Пораженный такой своей неловкостью, он бросился ее поддержать, рассыпался в извинениях, машинально про себя замечая, что женщина эта молода, легка и стройна. Еще наклоняясь к ней, он услышал шуршание тяжелых пышных юбок из темно-золотистого бархата — шуршание, показавшееся ему особенным, и заметил ее изящные легкие туфли. Помимо воли взволнованный, Морис произнес:
— Ради Бога, сударыня, еще раз прошу вас простить меня. Я проклинаю себя за невнимательность…
Женщина подняла голову, и Морис онемел.
