Финифет фыркнула.
— Вы просто знаете, что без вас Гаден-Роуз превратится в военную казарму, где будет властвовать Дадли Додд. И от этого у вас на сердце кошки скребут.
— Естественно, — согласилась тетушка. — Мне жалко всех этих несчастных, которые окажутся в стальных руках этого наполеона в юбке.
Я улыбалась, слушая их перепалку. Но мысли мои были далеко. Я не представляла, как уеду из Сильвер-Белла, как покину тетушку и старушку Фини, как останусь одна-одинешенка в непривычном и чужом мире. Но, несомненно, тетя Гризельда была права в том, что я, будучи натурой страстной и пытливой, не смогу провести жизнь в деревенском однообразии.
Поэтому к концу августа, когда был запланирован мой отъезд, я уже мечтала поскорее оказаться в Академии и окунуться в новые приключения.
Уже за неделю до отъезда вещи были собраны. Благодаря тетушке мой гардероб сильно разнообразился. Появились даже два праздничных платья. Одно было из синего поплина, расшитого узором из белой нити, а другое янтарного цвета отделанное парчовыми вставками.
— Для особых случаев, — прокомментировала, улыбаясь, тетя, когда я восхищенно благодарила ее. — Должны же быть и в Академии для благородных девиц свои праздники. А на этих праздниках ты должна быть самая прелестная.
На эти слова я только усмехнулась.
— Разве серая гусыня может стать великолепным павлином?!
— Даже гусыня может затмить всех павлинов, если начистит свои перышки и будет держаться с достоинством.
— Главное не внешнее богатство, а богатство внутреннее! — услышав наш разговор, назидательно вставила Финифет.
— Да уж, Фини, судя по твоему виду, у тебя все внутренности из бриллиантов! — не замедлила поддеть ее тетя.
— Тогда вам, мисс Гризельда, как моей ближайшей наследнице, придется меня холить и лелеять! И не дай бог у меня случиться несварение желудка или колики, или, еще хуже, дизентерия, тогда вам придется навеки распрощаться со своим наследством!
— Ох, Фини, ну и остра же ты на язычок, — сквозь смех пробормотала тетя.
— Еще бы! Точу каждое утро. Уж всё точило стерла.
— То-то я смотрю, ты не завтракала. Волдыри во рту выросли, что ль, от усердной заточки? Или от овсянки у тебя бриллиантовая желчь выделяется?
Долго бы эти две неугомонные подруги соревновались в красноречии, если бы я судейским тоном не подвела окончательный итог их спору.
— Ничья!
Обе женщины обиженно воззрились на меня. Еще бы! Они только вошли в раж, а я их прерываю на самом пике азарта.
— Я, пожалуй, пойду, прогуляюсь, а то в последние минуты мне кажется, что мечта Фини о Бедламе начала сбываться, — воскликнула я. И в следующий миг выскочила за дверь, виртуозно увернувшись от полетевшей в меня диванной подушки.
В эти дни накануне отъезда я поняла, как была счастлива здесь. С одной стороны, я горевала, что потеряла родителей, но с другой — понимала, что если бы не эта горькая потеря, то я не обрела бы сегодняшнее счастье. Хотя мрачное самокопание не было свойственно мне, я постоянно сравнивала прошлую жизнь с моей теперешней. И чем чаще я это делала, тем отчетливее становились мысли, за которые я корила себя и стыдилась, но ничего не могла поделать. Я с ужасом осознала, что в какой-то степени рада, что в моей жизни произошел такой поворот. Вглядываясь в прошлое, я поняла, что никогда не была дорога родителям по-настоящему. С отцом и матерью я чувствовала себя незваным гостем, забытым хозяевами. Все это было слишком печальным в сравнении с яркой, насыщенной жизнью, которую я вела здесь.
Именно в это время, чтобы отвлечь меня от раздумий, тетя предложила съездить к древним камням, которые мы видели, когда я впервые ехала в Гаден-Роуз. Она договорилась с Томом Греттемом, который вез нас в тот зимний день с Солсберийского вокзала. Мы ехали втроем: я, тетя и Виолетта. К моему огорчению, у нас не получилось отвоевать Сибил у ее дяди. Никакие уговоры не помогли смягчить твердое сердце мистера Пешенса, уверенного в том, что дикие языческие храмы, пусть даже и превратившиеся в руины, не заслуживают внимания верного раба божьего. Когда же мы выезжали из деревни, то увидели его, бегущего к нам и размахивающего своими длинными руками. Оказалось, что его беспокойство за наши души было так велико, что он решился поехать с нами и проследить за их сохранностью.
— Ибо, Змей-искуситель, — обличительно вещал он, — часто подстерегает невинных агнцев там, где особенно исступленно поклонялись ему!
— Я уверена, дорогой Руфус, что сам Господь вложит в ваши праведные руки копье, чтобы сразиться со змием, подобно Святому Георгию!
— О, ну что вы, Гризельда! Господь знает, что мне еще рано оказывать такую великую честь…
— Еще рано? — язвительно переспросила Виолетта. Я наступила ей на ногу, предупреждая быть осторожной. Но, полный восторгов от сравнения его с великим святым, мистер Пешенс не заметил желчи в голосе девочки.
— Небесный отец следит за совершенствованием детей своих. Он знает, что мой дух куется в строжайшей дисциплине и аскетизме, а помыслы мои чисты и направлены на привлечение…
— …смиренных овец? — опять перебила его Виолетта. И в ответ на внимательный взгляд, которым наградил ее мужчина, она скорчила невинную рожицу.
— Правильно, дитя мое…Так вот, я верую, и должен сказать, что вера моя крепнет с каждой минутой, что я избран для свершения славных дел. И как только дух мой окончательно закалится, чтобы дьявол не мог пробиться сквозь сталь моей веры, я услышу благую весть…
— Которую прокаркает ваш облезлый ворон?
На тетю Гризельду неожиданно напал удушающий приступ кашля. Она выхватила платок и, трясясь всем своим внушительным телом, принялась громогласно откашливаться. Этот внезапный приступ, привлекший внимание мистера Пешенса к обессилевшей женщине, продолжался минуты три. За это время я успела, как следует оттоптать ногу подруги, выразительными жестами и мимикой дав понять, что нельзя издеваться над ним. Иначе мы вообще никогда не увидим Сибил.
Думаю, все-таки боль в оттоптанной ноге утихомирила капризную девчонку, и Виолетта все оставшееся время прогулки вела себя с мистером Пешенсом вполне вежливо.
Мы подъехали прямо к камням, так поразившим меня своим величием и таинственностью еще в тот зимний день. И когда я увидела мощные громады глыб, мое сердце замерло в восторге.
Гигантские камни оказались еще массивнее и древнее, чем представлялось издалека. Вокруг стояла безмолвная тишина. Лишь резкий равнинный ветер свистел между громадами. Я бродила среди них, трепетно дотрагиваясь до щербатых камней, ощущая приятное тепло, исходившее от нагретой солнцем шероховатой поверхности. Мной, как и зимой, вновь овладело ощущение таинственности, благоговения перед давно минувшими, но все еще могущественными тайными силами, витающими вокруг этого места.
