— И это тоже, — снова согласилась сестра. Не получив объяснения, поинтересовалась: — Так что же ты делала?
Глядя в потолок, Сюзанна усмехнулась:
— Издавала странные звуки.
— О Господи!
— Хорошо, признаюсь, — сдалась Сюзанна, поскольку понимала, что утаить секрет от сестры все равно не удастся. — Пытаюсь справиться с сердечной болью, но если хоть кому-нибудь расскажешь, то я…
— Обрежешь мне волосы?
— Оторву язык!
Летиция улыбнулась и плотно закрыла за собой дверь.
— Рот на замке, — заверила она. Подошла к кровати и присела на край. — Это граф?
Сюзанна кивнула.
— Ой, как хорошо! Любопытство взяло свое.
— Почему хорошо?
— Потому что граф мне очень нравится.
— Но ведь ты его совсем не знаешь. Летиция мудро покачала головой:
— Характер угадать нетрудно.
Сюзанна задумалась. Права ли сестра? В конце концов, сама она долгое время считала Дэвида высокомерным, холодным и бесчувственным. Впрочем, мнение основывалось лишь на словах Клайва.
Но как только появилась возможность узнать графа ближе, сразу возникла симпатия, а потом — совсем скоро — родилось чувство.
— И что же мне теперь делать? — шепотом спросила Сюзанна.
Летиция растерянно пожала плечами:
— Понятия не имею. Сюзанна печально вздохнула:
— И я тоже.
— А он знает?
— Нет. Думаю, что не знает.
— А ты знаешь, как он к тебе относится?
— Нет.
Летиция нетерпеливо схватила сестру за руку.
— Но ведь предположить-то можно? Сюзанна неопределенно улыбнулась:
— Можно. Предполагаю, что неплохо.
— Значит, открой ему свои чувства.
— Чтобы сразу оказаться в глупом положении?
— Или, наоборот, чтобы стать самой счастливой на свете.
— Опасный эксперимент. Летиция подвинулась ближе.
— Наверное, мои слова тебе не понравятся, и все-таки: так ли уж страшно, если даже придется немного смутиться? Большего унижения, чем летом, уже не будет.
— Нет, сейчас окажется еще хуже.
— Но ведь никто не узнает.
— Дэвид узнает.
— Но это всего лишь один человек.
— А больше никто и не нужен.
— О! — удивленно и взволнованно воскликнула Летиция. — Но если все настолько серьезно, то ты просто обязана признаться! — Поскольку реакции не последовало, она добавила: — Подумай сама, какой вариант может оказаться самым страшным?
Сюзанна бросила на нее мрачный взгляд:
— Даже не хочу представлять.
— И все же признаться необходимо.
— Чтобы ты могла посочувствовать моему унижению?
— Чтобы я могла порадоваться твоему счастью, — многозначительно поправила Летиция. — Не сомневаюсь, что он ответит взаимностью. А может быть, уже ответил.
— Твой оптимизм абсолютно безоснователен. Однако сестра даже слушать не хотела.
— Надо поговорить сегодня же.
— Сегодня? — удивленно переспросила Сюзанна. — Но где? По-моему, на вечер нет ни одного приглашения. Мама решила, что вечер лучше провести дома.
— Вот именно. Единственная, удобная возможность улизнуть потихоньку и нанести графу визит.
— Пойти к нему домой? Ты с ума сошла?
— Ничуть. То, что ты намерена сказать, можно сказать только наедине. А на балу не уединишься.
— Нет, домой ни за что не пойду, — решительно отказалась Сюзанна. — Это позор.
Летиция пожала плечами.
— Какой же позор, если никто не узнает?
Стоило задуматься. Дэвид никому не скажет ни единого слова — это точно. И даже если отвергнет, то не сделает ничего, что могло бы повредить ее репутации. Просто посадит в экипаж без опознавательных знаков и потихоньку отправит домой.
Так что под удар попадет только гордость.
Если не считать сердца.
— Сюзанна? — шепотом позвала Летиция. — Ты решила это сделать?
Сюзанна подняла голову, посмотрела сестре в глаза и кивнула.
Сердце все равно уже не спасти.
«И вот среди холода, снега, льда и безжалостного ветра — среди всего, что называется поистине ужасной лондонской погодой, — автор спешит напомнить дорогим читателям, что День святого Валентина приближается.
Пора отправляться по магазинам: открытки с сердечками, шоколад, цветы — что может быть милее?
Джентльмены, пришло время искупить все свои грехи и провинности. Или хотя бы попытаться».
Светские заметки леди Уислдаун. 4 февраля 1814 года
Кабинет Дэвида обычно выглядел безукоризненно. Каждая книга имела собственное, строго определенное место. Бумаги и документы или лежали на столе аккуратными стопками, или скромно прятались в ящиках не менее аккуратными стопками. А на полу никогда не было ничего, кроме мягкого ковра и прекрасной, со вкусом подобранной мебели.
Сегодняшний вечер выдался особенным. Ковер почти скрылся под комками смятой бумаги. А если говорить точнее, то комками смятых валентинок.
Дэвид вовсе не считал себя романтиком, но даже он знал, что покупать валентинки следует в магазине «Доббс и компания». А потому утром первым делом поехал на Нью-Бридж-стрит, что неподалеку от собора Святого Павла, и приобрел маленькую пачку самых красивых открыток — шесть штук.
Однако все попытки сочинить стихотворное признание в любви и каллиграфическим почерком запечатлеть шедевр на глянцевой бумаге закончились провалом, а потому около полудня граф снова почтил своим присутствием заведение «Доббс и компания» и приобрел еще одну пачку валентинок, на сей раз побольше — в количестве дюжины.
Инцидент можно было бы считать исчерпанным, если бы вечером, ровно за пять минут до закрытия, его сиятельство не ворвался в магазин вновь, предварительно с головокружительной скоростью промчавшись по городу в легком фаэтоне (впрочем, такие определения скорости, как «глупая» и «безумная», тоже вполне бы подошли). Хозяин проявил себя как настоящий профессионал и, даже не улыбнувшись, предложил графу самую большую пачку открыток (восемнадцать штук), а вдобавок еще и тоненькую книжечку под названием «В помощь автору валентинок», в которой содержались ценные советы относительно сочинения оригинальных виршей самым разным адресатам.
Дэвид с трудом смирился с унижением: он, признанный в Оксфорде лучшим знатоком литературы, опустился до руководства по написанию пошлых стишков! Однако книгу принял без единого слова и даже без презрительной ухмылки. Истинные чувства выдал лишь легкий румянец смущения.
Да, он покраснел. Невозможно даже вспомнить, когда подобный конфуз случался с ним в последний раз.
И вот в десять часов вечера граф сидел за столом, охваченный мучительным творческим экстазом, а на столе одиноко лежала последняя открытка. Тридцать пять остальных валялись на полу скомканными, а то и вообще разорванными.
