Затем на подиум взошел другой поэт. Алек несколько раз фыркнул, слушая его стихи, но все же хранил молчание до тех пор, пока не прозвучали следующие строки:
Тебе нет равных, пери! Всякий раз, Прелестница моя и чаровница, Когда смотрю на уголья сих глаз…
Алек продекламировал вполголоса:
Молюсь, чтоб не сожгли они ресницы.
Кэтрин не смогла на этот раз сдержать смех. На нее устремились взоры присутствующих. Покраснев, она вжалась в сиденье и прошипела:
— Помолчите же, ради Бога.
Однако было уже поздно закрывать ящик Пандоры. Теперь, когда Алек понял, насколько ее забавляют его остроумные реплики, он то и дело отпускал их. Вскоре Кэтрин совершенно обессилела от того, что вынуждена была постоянно сдерживать себя.
— Напомните мне, чтобы я не позволил этому человеку приблизиться к моей лошади, — зашептал Алек, когда поэт закончил чтение. — Если он прикажет «моему благородному коню» Белизе «пронестись по равнине Элизиума с ярко полыхающей гривой», то она может просто затоптать его. Она терпеть не может, когда ее грива полыхает. И потом, о каком аллюре он говорит? Насколько я понимаю, это нечто среднее между рысью и кентером.
— Перестаньте, прошу вас, — взмолилась Кэтрин, изо всех сил пытаясь сдержать смех. — Как только это все закончится, я убью вас.
На лице Алека появилась лукавая усмешка.
— Вы сделаете это с помощью «нависшего острого меча Дамокла» или напустив «дым разгневанного Везувия»?
— С помощью обычного носового платочка Меривейл. Я задушу им вас. — Кэтрин взглянула на подиум. — А теперь помолчите. Они представляют Сидни. Постарайтесь не быть грубым, пока он будет читать.
— Я — грубым? — оскорбился Алек. — Грубой можно назвать ту чушь, которую эти идиоты называют поэзией.
Кэтрин изо всей силы ущипнула Алека за руку.
— Ой! — воскликнул он.
— Больше не говорите ни слова, иначе я превращу вашу руку в сплошной синяк.
— Я буду молчать как рыба, но лишь в том случае, если вы позволите мне держаться за вас.
Он устремил на Кэтрин горящий взор, продолжая удерживать ее затянутую в перчатку ладонь, затем дерзко положил ее на свое бедро.
Кэтрин перестала дышать. О Господи, он не должен… она не должна…
Она посмотрела украдкой по сторонам. На них никто не обращал внимания. Они сидели одни в ряду, их руки были скрыты от посторонних взоров. Осознание этого факта вызвало у Кэтрин, казалось, остановку сердца.
Уединение. Тайна. Запретный плод. Почему это имеет такую притягательность? Кэтрин виновато посмотрела на подиум, где Сидни раскладывал листки бумаги.
Ну и что? Если она не хочет испортить Сидни выступление и если для этого Алек должен держать ее за руку, она готова принести подобную жертву. Это не имеет никакого отношения к трепету, который она ощущает в груди, или ее ожиданиям относительно того, что Алек собирается делать с ее ладонью.
Кэтрин заставила себя переключить внимание на Сидни и улыбнуться ему.
Сидни должен был прочитать две поэмы. Он начал чтение первой — о падении Трои, пояснив предварительно, на какую версию он опирался.
В это время ладонь Алека скользнула по руке Кэтрин и осторожно принялся стягивать с нее перчатку.
— Нет! — прошептала Кэтрин.
— Да! — улыбнулся в ответ Алек.
Кэтрин попыталась выдернуть руку, но он удержал ее и, когда она сердито посмотрела на него, шепотом сказал:
— Я лишь восстанавливаю справедливость, дорогая. Вы отняли у меня другой источник, от которого я получал удовольствие. — Алек кивнул в сторону подиума: — Конечно, если вы хотите, чтобы я вернулся к комментариям стихов…
С досадой скрипнув зубами, Кэтрин позволила графу удерживать ее руку.
— Вот так-то лучше, — проговорил Алек и продолжил аккуратно стягивать перчатку с руки Кэтрин — методично, дюйм за дюймом; должно быть, именно так Александр Великий раздевал своих пленниц, которых делал своими женами.
Жар прилил к щекам Кэтрин. Она сосредоточенно смотрела на подиум, тщетно пытаясь вникнуть в смысл стихов Сидни. Алек тем временем стянул с руки одну перчатку, бросил ее Кэтрин на колени и, перевернув ее руку, стал гладить пальцами раскрытую ладонь.
Кэтрин судорожно сглотнула. Еще никогда ни один мужчина не прикасался к ней таким образом. Кто бы мог подумать, что это будет так… так… волнующе и так… порочно.
Должно быть, это было так же порочно, как картинки в отцовской книжке. И это происходило с ней, Кэтрин.
Ей стало трудно дышать, когда Алек осторожно стал рисовать кружки на ладони, а затем большим пальцем коснулся запястья в том месте, где бился пульс, как бы желая остановить его бешеное биение.
О Господи! Кэтрин почувствовала, что теряет сознание. Как глупо — терять сознание от того, что мужчина всего лишь гладит твою ладонь… ласкает обнаженные пальцы…
— «Стала ль Париса прикосновенья ненавидеть Елена, после того как узрела развалины Трои?» — продекламировал с подиума Сидни.
Ни на одну минуту, мысленно ответила Кэтрин. Если прикосновения Париса хоть немного напоминали прикосновения Алека.
Кэтрин хотела бы их ненавидеть. Хотела бы ненавидеть и Алека за то, что он это делал. Но разве могла она? Нельзя сказать, что это неприлично. В книге «Руководство для повесы» ничего не говорилось о том, что, касаясь руки, тоже можно совратить. Хотя совершенно очевидно, что так оно и есть.
Каждое прикосновение Алека было похоже на нежный шепот, каждое нажатие большого пальца воспламеняло Кэтрин. Так, пожалуй, она прожжет собой скамью, пока закончатся чтения.
Бросив на Алека украдкой взгляд, Кэтрин робко провела пальцами по его ладони.
Их взгляды встретились. Если бы Кэтрин уловила хотя бы намек на высокомерие, она бы отдернула руку, но в глазах графа светилась такая нежность, что Кэтрин невольно захотелось продолжить гладить его.
Ее прикосновения стали более смелыми. Да, руки графа Айверсли не назовешь мужественными. На них прощупывались твердые мозоли, на суставе большого пальца был шрам. Кэтрин погладила его указательным пальцем, и Алек сплел свои пальцы с ее.
К тому времени, когда Сидни завершил чтение поэмы о Трое, кровь в жилах Кэтрин бурлила и клокотала. Она мысленно представляла себе, каково это — почувствовать сильные руки Алека на своих плечах, бедрах, груди…
Раздались аплодисменты, и Кэтрин испуганно выдернула руку из ладони Алека.
Если она не будет предельно осторожной, то скоро сама станет умолять графа о поцелуе.
Женщины весьма неравнодушны к романтической поэзии. Ни в коем случае нельзя недооценивать возможности изысканного сонета.
Аноним. Руководство для повесы
Алеку отчаянно не хотелось отпускать руку Кэтрин. Утонченная игра с пальцами лишь разожгла его желание. Ему потребовалась вся сила воли, чтобы не прижать ее ладонь к внутренней стороне бедра, а затем и к восставшей плоти. Никогда раньше он не был настолько возбужден в результате столь невинной забавы.
