скудной голове на это хватит. Лида, послушай, если тебя вызовут — ты жила у этой бабки, никаких писем не видела, никаких разговоров о Кагановиче не слышала. Лида, и береги маму, если меня… — он осекся.
— Даже если Зина солжет, то Колмаков подтвердит, что ты ничего такого не говорил, — с горячностью начала Лида.
— Вряд ли к словам Коли прислушаются, — отвернулся Митя.
— Почему?
В груди перестало хватать воздуха.
— Его арестовали первым, он сидит уже месяц.
Лида пошатнулась, из груди вырвался крик.
— Что ты кричишь? Тише, — умоляюще зашептал Митя. — Он пытался собирать подписи в защиту Василия Блаженного.
— Но товарищ Сталин же не дал его разрушить, сам товарищ Сталин! Как же так, за что?
— А это цена, Лида, чтобы другим неповадно было с партией спорить. Они понимали, на что шли, это их осознанный выбор. Вот только задеть может не только Дон Кихотов. Беги домой, уже поздно, только маме ничего не говори.
Митя еще сильней укутался в ворот пальто и побежал прочь. Лида осталась стоять, не мигая, глядя на гаснувшие в луже снежинки.
[1] Варварка была в 1933 году переименована в ул. Степана Разина.
Два дня Лида, забросив учебу, с утра и до обеда бродила по Фуркасовскому переулку вдоль жилого корпуса «Динамо», где проживали семьи сотрудников ОГПУ. Она знала, что где-то здесь должна быть и квартира Агранова. Из подъездов и магазина на первом этаже выходили и входили люди, где-то над головой у соседнего мрачного здания шумели маляры и штукатуры, доводя до идеального состояния новое здание грозного ведомства. Мелькали лица прохожих, но нужный субъект не появлялся.
К третьему дню Лиде стало казаться, что круглые окна «Динамо» над ней насмехаются. Переборов страх и собрав волю в кулак, она развернулась от легкомысленной постройки и направилась к Лубянской площади, намереваясь войти прямо в главную дверь над часами.
— Гражданочка, вы куда? — закономерно остановили ее часовые.
— Вот мои документы, — сразу же приготовила Лида бумажки. — Я к товарищу Агранову, по личному делу.
— Вы записаны?
— Н-нет, но он друг моего дяди, он меня знает. Я по личному делу.
— А в нерабочее время нельзя подойти с личными делами? — с сомнением посмотрел на нее смазливый молодой часовой, снимая невидимую нитку с новенькой формы.
— Не получилось, а мне срочно. Вы ему доложите, пожалуйста, а я подожду. Лидия Федоровна Скоркина, студентка отделения искусств. А мой дядя — Александр Васильевич Линькин. Мне срочно нужно к Якову Сауловичу, он меня знает, — снова повторила она как заклинание.
— Не положено. Раз знакомая, встретитесь во внерабочей обстановке, — вступил в перепалку более взрослый часовой с тяжелой челюстью и крупным носом.
Суровый взгляд не оставлял сомнений, что о ее визите никто Агранову докладывать не станет. И тут откуда-то изнутри здания послышался топот ног. Караульные выпрямились по струнке. Дядька с тяжелой челюстью тут же оттеснил Лиду к стене, загораживая спиной. Мимо прошла группа мужчин в военной форме, среди них совсем маленький какой-то несуразный тип… В памяти спаянным пластом заворочалась информация: «Ганс, нет Генрих, Генрих… Да, как же его там⁈»
— Генрих Григорьевич! — крикнула Лида из-за широкой спины.
Коротышка резко затормозил, повернул голову.
— Я Лида Скоркина, приемная дочь Александра Васильевича Линькина, вы меня помните?
Некрасивое лицо с комичными усиками уставилось на Лиду с явным вниманием.
— Мне к Агранову, по личному делу… нужно.
Повисла пауза.
— Ну, так пошлите кого-нибудь к Агранову, — махнул куда-то назад коротышка и вышел вон, с ним схлынула и вся толпа.
— Ну, чего встал? — рявкнул дядька с тяжелой челюстью на молодого часового. — Беги, докладывай.
Агранов вышел сам, стремительным шагом, слегка враскачку. Бросил на Лиду цепкий взгляд и, не дав ей даже поздороваться, взяв под локоть, повел вон из здания.
— Прекрасная погода, пройдемся, Лидия, — крикнул он в воздух, чтобы ясно расслышала охрана.
Они вышли на припорошенную снегом улицу. Агранов застегнул пуговицы форменной серой шинели. А он изменился, отяжелел, губы стали еще тоньше, овал лица утратил четкость, а уголки карих глаз под опушкой широких бровей опустились вниз, придавая взгляду лукаво-хитрое выражение. И почему он в детстве казался Лиде бравым красавцем? В детстве вообще мир часто видится нереально прекрасным, словно через цветные стекла калейдоскопа.
— Что-то случилось, Лидия Александровна? — принял Агранов официальный тон, путая отчество.
— Николай Колмаков, реставратор, его арестовали, но он не виноват, он ничего плохого не сделал, он честный человек, — затараторила Лида заранее приготовленную речь. — Это ошибка.
— А Бараховский? — резко прервал ее Агранов, показывая свою осведомленность.
— И Бараховский тоже, они только хотели…
— Вы хорошо знакомы с Бараховским? — приподнял густую бровь Агранов.
— Н-нет, но…
— Вы его видели до экспедиции?
— Нет, но…
— Так как же вы можете утверждать, что он не виноват, если вы его не знаете и понятия не имеете, с кем он общается во внерабочее время?
— Мне просто показалось, — неуверенно проговорила Лида, — что он увлечен своей работой и хорошо знает свое дело.
— Вам показалось.
— Но Коля, Коля Колмаков, он всего лишь хотел спасти Покровский собор! Ведь сам товарищ Сталин запретил его сносить…
— Откуда вам это известно? — опять перебил ее Агранов.
Лида растерянно захлопала ресницами.
— Ну? — сурово посмотрели на нее карие глаза.
Лида молчала, опустив голову.
— Послушайте, Лидочка, — перешел на покровительственный тон Агранов, — вокруг полно молодых людей, в которых можно без памяти влюбиться. Вон посмотрите, те молокососы с явной завистью глазеют в нашу сторону, — указал он подбородком на парней у витрины спортивного магазина. — А как вам Иванов, ну, тот детина, что сейчас бегал за мной? Малость туп, но при хорошем управлении человеком можно и его сделать.
— Коля не виноват, он честный человек. Это я его попросила подписи собрать.
Железная рука схватила ее за запястье.
— Нельзя же быть такой дурой, — почти по слогам произнес Агранов. — Твой Колмаков все подписал, он член «Российской национальной партии», как и Бараховский.
— Он не мог это подписать! Это неправда, — простонала Лида, чувствуя, как площадь теряет устойчивость под ногами.
— Он подписал. Ты ничего про этих людей не знаешь. Он изнасиловал тебя?
— Даже пальцем меня не тронул, — зло рыкнула и Лида, понимая, что терять ей уже нечего. — Мы просто друзья, он спас меня, выпрыгнул из поезда, когда я отстала. Мог бы воспользоваться ситуацией, но проявил благородство. Он честный человек, из рабочей семьи, он про советскую власть только хорошее говорил, — Лида опять зачастила, опасаясь, что ее перебьют, — вот при царизме дети не учились, а теперь советская
