Несмотря на тревоги Наби, Идрис отнесся к заточению удивительно спокойно. Его не терзало одиночество. Люди пустыни редко остаются одни, они живут в тесном окружении соплеменников и вместе с тем внутренне — всегда наедине с песками, с их величием, безмолвием и пустотой.
Когда через три дня Идриса выпустили, он заметил неприкрытое злорадство Максуда и Якуба, которое, однако разбилось о его равнодушное спокойствие. Он решил, что больше не станет обращать на них внимания, что отныне они для него не существуют.
А потом произошло то, что перевернуло все с ног на голову.
Стояло чудесное утро, и Идрису захотелось посмотреть на город. К тому же выдался редкий случай, когда муаллим Ризван отлучился по делам до полудня, и юный бедуин уговорил друга тайком взобраться на стену. Они вскарабкались по растущему возле ограды дереву и вскоре очутились наверху.
Отсюда открывался такой вид, что захватывало дух. Белый город словно притягивал солнце и отражал его свет до боли в глазах. Вздымались ввысь казавшиеся золотыми минареты, и мягко круглились купола мечетей. Плоские крыши домов образовывали гигантскую лестницу, и на многих из этих ступеней копошились люди. Море переливалось синевой и сверкало серебристыми искрами, на его глади белели треугольники парусов.
Мальчики наблюдали за снующими по улице людьми. Звеня браслетами и непрерывно болтая, прошла группа закутанных в покрывала женщин, и Идрис подумал о бедуинках, лица которых оставались открытыми, бедуинках, порой имевших единственное украшение в виде ярко раскрашенных глиняных бус.
Словно прочитав его мысли, Наби произнес:
— Когда ты вернешься в оазис, наверное, сразу женишься? Я слышал, у вас это происходит рано.
— Я не думал об этом, — уклончиво ответил Идрис, уверенный в том, что они еще не могут беседовать о женщинах, как взрослые мужчины.
— Мне кажется, я останусь один, — задумчиво промолвил Наби, и юный бедуин удивился:
— Почему?
— Чтобы ничто не мешало моему общению с Аллахом и книгами. Если я и женюсь, то только в том случае, когда мне не останется ничего другого.
— К чему ты стремишься?
— Я хочу овладеть тайными знаниями и открыть Сотое Имя Всевышнего 11 . Девяносто девять я уже выучил.
— Ты очень предан Аллаху! — восхитился Идрис, и Наби заметил:
— Да, это так и все же меня не покидает мысль о том, что все религии едины. Это признавали даже Пророки. Иисус провозглашал отречение от мирского и любовь к небесному, а Мухаммед соединил в себе и первое, и второе. Над нами существует нечто всеобщее, то, чему нет названия, а потому придет время, когда люди объединятся, хотя сейчас это кажется немыслимым.
— Объединятся, чтобы бороться с белыми?
Идрис много думал о том, что между мусульманскими правителями, что мелкими, что крупными, нет никакого братства. Они будто забыли слова «Воистину верующие — братья» 12 .
— Я говорю обо всех народах.
— Союз верных с неверными?! — возмутился Идрис, и Наби загадочно заметил:
— Когда-нибудь и что-нибудь заставит тебя понять, что это возможно.
Идрис покачал головой.
— Если б твои речи услыхал муаллим…
— Он выставил бы меня из школы, даже если б я принес ему все золото мира, — продолжил Наби и добавил: — Я хочу изучить французский. А ты?
— Язык неверных! Зачем он мне?!
— Как ты догадаешься, что на уме у твоих врагов, если даже не знаешь, о чем они говорят!
— А муаллим? Что он скажет?
— Полагаю, он не станет возражать. Он сам сказал, что ему нужен переводчик.
— Мне кажется, когда-нибудь я стану гордиться тем, что познакомился с тобой, — промолвил Идрис.
Мальчики сидели на стене и болтали до тех пор, пока утренние тени не побледнели, а мостовая не раскалилась, как металлический противень. Все лавки, в которые попадало солнце, закрыли свои двери. Белые одежды редких прохожих почти сливались с озаренными ослепительным солнцем стенами.
По улице медленно шел человек, с виду бедняк, на челе которого отражались все пережитые им нелегкие годы. Но его морщины казались выразительными, а в глазах виделся свет, как у того, кто имеет одну единственную важную, пусть и с трудом достижимую цель.
— Отец! — прошептал Наби и едва не сорвался со стены.
— Он приехал? — удивился Идрис.
— Да. Не представляю, почему? Наверное, что-то произошло!
Мальчики спустились во внутренний двор, и Наби побежал встречать отца.
Идрис сразу понял, каких усилий стоило этому человеку обучать сына в таком заведении. Когда Наби сообщил о своих успехах (которые его отец едва ли сумел бы оценить), мужчина не погладил сына по голове и не похвалил, однако взглянул на него с нескрываемой гордостью.
Наби с отцом отправились к муаллиму Ризвану после полуденной молитвы. Недавно вернувшийся учитель выглядел несколько раздраженным: так было всегда, когда ему приходилось отлучаться из масхаба.
— Если вы хотите узнать о вашем сыне, то могу сообщить, что у него все хорошо.
Мужчина низко поклонился и коснулся губами края одежды наставника.
— Слава Аллаху, да продлит его воля ваши дни! Я приехал еще и затем, чтобы внести плату за обучение Наби. Благодарю, что не исключили его из школы, хотя я не привозил деньги почти два месяца.
В лице муаллима Ризвана отразилось недоумение.
— Но Наби заплатил; как он сказал — деньгами, которые прислали вы. Об этом есть запись в учетной книге.
Отец мальчика покачал головой.
— Я ничего не присылал.
— Но тогда откуда взялись эти деньги?!
Мужчина выглядел испуганным.
— Я не знаю.
Когда наставник вышел во двор непривычно стремительным, пружинящим шагом, ожидавший товарища Идрис почувствовал, что сейчас случится что-то очень плохое.
Отец Наби плелся за муаллимом обессилевшей, шаркающей походкой. Его лицо казалось присыпанным белой пылью, а взор погас.
Идрис не слышал того, что учитель говорил его другу, но он понял все по ошеломленному, растерянному взгляду и опущенным плечам Наби. Когда юный бедуин подошел поближе, до него долетели обрывки фраз:
— Это харам 13 !
— Я заберу сына из школы…
— Да, и немедленно!
Хотя Идрис никогда еще не видел муаллима Ризвана в таком гневе, какая-то сила бросила его вперед, и он воскликнул:
— Нет! Наби нельзя выгонять! Я верю ему, как самому себе! Низкое не может сочетаться с высоким! Если вы исключите его из масхаба, тогда я тоже уеду!
Губы учителя задергались, а глаза словно превратились в пылающие угли.
— Да как ты смеешь!
Схватив Идриса за шиворот, муаллим Ризван почти поволок его за собой. Все, кто присутствовал при этом, раскрыли рты. Мальчишка из оазиса не просто забылся, он совершил неслыханное!
— Вижу, ты совсем не знаешь, как вести себя, бедуин! — прошипел учитель, втолкнув мальчика в кабинет.
Но Идриса уже нельзя было остановить, ибо человеческий характер порождают земля, обычаи и время. Его словно подхватил горячий ветер пустыни, пустыни, никогда не идущей на уступки, манящей одних и преграждающей путь другим.
— Нет, знаю! Это мои деньги, и, если я не обвиняю Наби, его не может обвинять никто! Надо провести расследование, а не верить глупым наветам.
Идрис, не отрываясь, смотрел на наставника. Глаза юного бедуина не боялись солнца, так почему они должны были страшиться чьего-то гневного или обвиняющего взгляда?
