Содержание всех последующих писем так или иначе касалось предстоящего события. Дочка или сын? Павел в рассуждениях на эту тему казался матери большим ребенком, с нетерпением ждущим обещанной награды. Разумеется, ему хотелось сына, продолжателя династии, но с неким суеверным чувством он убеждал мать, что полагается на волю Божью и один уже факт отцовства сделает его совершенно счастливым человеком.
Успокоенная подобными признаниями, Аврора никак не ждала тревожных вестей из Вены. А они пришли, поселив в ней тягостное чувство приближающейся опасности. Павел сообщал, что Мари стала хуже себя чувствовать. И это неспроста — врачи предупредили его, что не исключают трудных родов. Еще он писал, что дождливая венская весна плохо действует на Мари. Она просит отвезти ее в Сан-Донато, где сейчас, конечно, много теплее и приятнее. Уступая ее желанию, он уже подал просьбу по начальству предоставить ему отпуск. Врач и весь персонал, который потребуется, едут вместе с ними.
Аврора не без смятения поняла, что отъезд предрешен, хотя сама она не посоветовала бы этого делать.
В следующем письме, уже из Сан-Донато, Павел сообщал, что путешествие Мари перенесла благополучно, однако настоятельно звал мать приехать к ним: ее помощь и совет могут очень понадобиться.
Не мешкая, Аврора Карловна выехала в Италию, нигде по дороге не останавливалась и в самые короткие сроки прибыла в Сан-Донато. Как и следовало ожидать, ее приезд внес оживление, а радость встречи ненадолго отвлекла их от беспокойных мыслей.
Аврора Карловна взяла Мари под свое крыло, все дни они проводили вместе, гуляя по парку или уезжая на несколько верст от Сан-Донато, чтобы полюбоваться холмами, желтыми от цветущих зарослей мимозы, и безоблачной голубизной небес.
Однако регулярные осмотры невестки врачами, после которых их лица становились озабоченными, а все расспросы оканчивались уклончивыми ответами, сводили для Авроры Карловны на нет прелесть бесподобного флорентийского мая. Сердце ее томила тревога, которая с каждым днем становилась сильнее.
Привычка держать себя в руках и прежде всего думать о других не изменяла Авроре Карловне и теперь. Поздно вечером, уединившись в своих комнатах, единственно Богу она открывала смятенную, наполненную недобрыми предчувствиями душу.
Время родов тем не менее стремительно приближалось. К назначенному сроку врач и акушерки уже не покидали дворец Демидовых, готовые в любую минуту прийти роженице на помощь.
…Крики Мари были ужасны. Увидев побелевшее лицо сына, Аврора Карловна увела его в дальние комнаты и велела оставаться там, пока она его не позовет. Сын вжался в кресло и, охватив голову руками, сидел, не произнося ни слова. Томительно шел час за часом. Полоска света, падавшая на паркет сквозь зазор в ставнях, сначала была яркой, затем потускнела и наконец совсем исчезла.
Павел Павлович не слышал, как отворилась дверь и вошла мать с закатанными по локоть рукавами и с выбившейся из-под чепца прядью волос, прилипших к мокрой щеке.
— Поль, — тронула она его за плечо, — у тебя сын.
Тот вскинул голову:
— А Мари?
— Ей тяжело… Будем молиться.
…Целый месяц продолжалась схватка с подступавшей смертью. Со всей Европы были приглашены знаменитости, которые пытались спасти Мари. У бедной страдалицы лишь хватало сил приоткрыть глаза, когда ей подносили сына.
Павел, мешая сиделкам и врачам, днями и ночами оставался подле жены. Опустившись на ковер и прислонившись спиной к ее постели, он не отвечал ни на какие вопросы и просьбы матери, словно находился в забытьи.
В последний раз Мари увидела сына, когда тому исполнился месяц. Мальчика по желанию матери назвали в честь ее отца — Элим.
На рассвете 26 июля 1868 года Мария Элимовна Демидова скончалась.
* * *
Павел уже четвертый час неподвижно сидел у кровати жены. На него было страшно смотреть. Никто не осмеливался войти в комнату и заняться необходимыми в таком случае делами. Даже Аврора несколько раз приоткрывала дверь и тут же ее затворяла.
Наконец она пересилила себя и вошла, нарочно стукнув дверью, чтобы подать знак о своем присутствии. Павел не шевельнулся. Мать дотронулась до его плеча и нагнулась, чтобы заглянуть в лицо. Белое, бесслезное, оно напугало ее.
…Похороны свершились при большом стечении народа. Не спускавшая глаз с сына, Аврора видела все то же помертвелое лицо. Только когда закрывали крышку гроба, оно на мгновение приобрело выражение страстное и даже вдохновенное. Павел вгляделся в легкое покрывало, скрывавшее черты усопшей, и пошатнулся.
После похорон Мари в роскошных стенах дворца Сан-Донато царила гнетущая тишина. А ведь здесь врачи денно и нощно боролись за жизнь ребенка. Мальчика удалось спасти.
…С того самого мгновения, когда Авроре Карловне вручили новорожденного внука, она поняла, что с этим младенцем ее жизнь обрела особый смысл, а Бог даст ей силы вырастить его и воспитать. Но ребенок был так слаб, что знакомые, проживавшие во Флоренции, убедили ее поскорее окрестить его.
Малыша разместили в спальне Авроры. Не различая дней и ночей, она сидела у колыбели, прислушиваясь к едва уловимому дыханию внука. Однажды, задремав возле него, ей привиделся сон. Два ангела, опустившись у изголовья колыбели, решали: взять младенца с собой или нет. Долго они спорили, но в конце концов взял верх тот, который настаивал, что его следует оставить на земле.
Вздрогнув, Аврора открыла глаза и нагнулась к колыбели. Элим лежал, выпростав ручонку из пеленки с кружевным краем, и мирно посапывал.
Аврора бросилась на свою постель и заплакала в голос, с какой-то даже радостью, чего с ней никогда не бывало.
В тот же день с малышом на руках она пошла к сыну, который после похорон Мари почти не оставлял своего кабинета.
Стоя в дверях, она сказала:
— Господь смилостивился над нами. Мальчик будет жить. Взгляни на него.
Павел повернулся к ней и через силу пробормотал:
— Не надо… Не хочу…
Письма Авроры Карловны родным в это время отражали все, чем была переполнена ее душа. Тревоги и тревоги. Теперь она уже меньше беспокоилась о маленьком Элиме, нежели о его отце.
Состояние Павла становилось все тяжелее. Аврора сама прошла этот крестный путь, а потому хорошо понимала сына. Гибель Андрея… Ей вспоминалось, что самые невыносимые душевные муки одолевали ее, когда дата похорон стала уходить в прошлое. Казалось бы, должна была умериться и боль. Но нет, все происходило как раз наоборот: оглушенная горем, она лишь со временем начала осознавать истинное значение и безвозвратность потери.
