Именно там он и нашел ее, в старом замке. Все обидные и жестокие слова, которые он собирался ей сказать, вылетели из головы, едва он увидел ее. Глаза Эммы опухли от слез. Все лицо было в грязных потеках и разводах, волосы и одежда в полном беспорядке. Она сидела, прижав колени к груди, рядом с холодным камином в главном зале и выглядела так, словно все эти дни ничего не ела и не пила. Увидев его, она прислонилась головой к стене и разрыдалась.
— Что случилось, Эмма? Отчего ты плачешь? Уолтер сделал единственное, что мог сделать в этой ситуации — подошел и сел рядом. Она прижалась к его груди.
— Ненавижу! Ненавижу их всех! Невыносимо жить вместе с ними. Никто не понимает меня. Никто не переживает из-за меня. Никому я не нужна. Всем я в тягость.
— Кому это ты в тягость? — спросил он, уже заранее догадываясь, что это, должно быть, связано с открытой неприязнью, прорывавшейся время от времени в отношениях между лордом и леди Кэверс. Эмма часто говорила об этом в последние годы. По этой причине ей очень нравилось посещать Баронсфорд. Сколько раз она говорила ему о том, как она завидует ровным, спокойным отношениям в семье Пеннингтов.
— Мои родители ссорились, — сбивчиво принялась объяснять она. — Отец собрался в Эдинбург, а мать — в Лондон. А я подслушивала. Отец говорил…
— О чем говорил твой отец, Эмма?
Она помедлила, затем взглянула на Уолтера.
— Его не волнует, кем я стану, поскольку он не считает меня своей дочерью.
— В пылу спора говорится многое такое, что вовсе не является правдой, — осторожно заметил он. — Может, он сказал это сгоряча?
— Нет, — печально покачала она головой. — Они не знали, что я могу их услышать. Я слышала, как его светлость обвинял мою мать. Она не отпиралась, даже когда он заявил, что я внебрачный плод ее любовных шашней. Он обвинял ее в самых низких и отвратительных вещах, а она в ответ смеялась ему в лицо.
Уолтер не знал, как утешить Эмму.
— Уолтер, он лишит меня наследства, — всхлипнула Эмма, склонив голову ему на плечо. — Что тогда со мной будет?
Если ничего не случится, то скоро они будут в Сток-он-Тренте. Так ответил Дэвид, когда Гвинет спросила его об этом, — слишком ухабистый отрезок дороги вынудил ее отложить в сторону свой дневник. Как она уверяла себя, это послужило поводом для того, чтобы завязать с ним разговор.
Гвинет могла признаться себе — Дэвид заставляет ее нервничать. Их близость, вызванная теснотой кареты, не могла не действовать на нее. Кроме того, еще слишком живы воспоминания о поцелуе прошлой ночью — это тоже не облегчало ее положения. Гвинет боролась со своим смятением, и ей было совсем нелегко притворяться, будто ей безразлично его присутствие.
Разговаривать с Дэвидом о чем-нибудь в дороге Гвинет не собиралась. Когда Дэвид бодрствовал, она притворялась спящей. Когда он дремал, она заставляла себя смотреть на мелькавшие в окне сельские просторы, все время борясь с желанием посмотреть на него. Когда же они оба просыпались, Гвинет раскрывала свой дневник и сосредоточенно принималась писать. Конечно, она ни на миг не сомневалась в том, что все написанное ею в карете сплошная чушь, однако это занятие позволяло ей делать вид, будто она ужасно занята, что препятствовало их общению. Она знала, что это из-за нее их обед прошел в напряженном молчании, но ничего не могла с этим поделать.
Дэвид тоже ничего не предпринимал, чтобы облегчить ее положение. Сегодня он уже не один раз делал ей замечания. А в один из томительных периодов молчания, когда Гвинет пыталась с головой погрузиться в работу, она обнаружила, что он подсматривает за ней, точно так же как он делал это теперь. Из-за этого у нее внутри разгорался непонятный жар, звенело в ушах и по всему телу бегали мурашки.
— Как ты думаешь, в гостинице Сток-он-Трента нам удастся принять ванну? — спросил он.
Воображаемая картина была слишком соблазнительна, а потому Гвинет решила не отвечать на его вопрос.
— Может, у них найдется ванна.., гм-гм.., из китайского фарфора?
Она украдкой бросила на него взгляд, но ничего не ответила. Гвинет очень сомневалась, что керамические мастерские мистера Веджвуда изготавливают ванны для купания.
— Если у них нет ничего, то я просто искупаюсь в Тренте, чтобы смыть с себя всю грязь. А как ты — не хочешь составить мне компанию?
Он сидел, вытянув длинные ноги между сиденьями. Было тепло, и несколько раньше, в полдень, Дэвид снял куртку и закатал рукава рубашки, обнажив мускулистые руки, что свидетельствовало о роде его не столь давних занятий. Однако за время их двухдневной поездки он ни разу не побрился.
Ей было интересно, намерен ли он взять отдельный номер. Он обязан, решила Гвинет и вдруг почувствовала, как краска бросилась ей в лицо. Чтобы скрыть смущение, она, повернувшись к окну, стала смотреть на проплывающий за окном кареты пейзаж. Гвинет предположила, что они уже подъезжают к Сток-он-Тренту.
— Как ты считаешь, одобрит ли твой обожатель тот факт, что мы вдвоем поселимся в одном номере?
Гвинет бросила на него сердитый взгляд. По его лицу скользнуло плутоватое выражение, если это ей не показалось. Вздохнув, она снова уставилась в свой дневник.
— Меня совсем не волнуют чувства, которые он испытывает к тебе. Но что касается его отношения ко мне, то, когда я объясню ему обстоятельства прошлой ночи, уверен, он войдет в мое положение, а также поймет, что я просто не мог изменить хоть что-нибудь.
— Да, а как же предстоящая ночь и завтра? Как ты собираешься объяснить ему совместное пребывание со мной в одном номере на протяжении всей поездки?
Ее мозг упорно и настойчиво доказывал не правильность и даже непристойность такого рода допущений, но все ее тело восставало против них. Сознание против страсти. «Боже мой, — подумала Гвинет, — я становлюсь ходячим философским доказательством на двух ногах». К счастью, она еще могла подавлять свой телесный голод — пока могла.
— Кстати, прошлой ночью я обнаружил, что пол чертовски твердый, чтобы спать на нем.
— Дэвид, тебе следует подумать над тем, что нам с тобой просто неприлично.., ни тебе, ни мне.., вот так путешествовать.
— А ты разве думала о приличиях, когда замышляла побег?
— Это разные вещи.
Он покачал головой:
— После того, что ты попыталась выкинуть прошлой ночью — убежать через окно, — ты не оставила мне выбора. Теперь я не спущу с тебя глаз.
— Ты же не мой опекун, Дэвид.
Дэвид с самодовольным видом скрестил руки на груди:
