уклончиво отозвался Миронег.
— И бился ты как ратный, — задумчиво проговорила догада.
— Вот тут только один ответ — ты сказываешь всю правду про себя, а я про себя, так и быть, — и по тону бортника было ясно, что здесь уж он будет неприступен.
— Я уж все рассказала, — буркнула Услада, но приставать с расспросами больше не стала.
Миронег побрел последний раз проверить плот, завтра предстояла дальняя дорога, нельзя чтобы поклажа перевернулась и драгоценный мед пошел на дно. Услада побежала хвостиком следом, она вообще не любила оставаться одна, все время тревожно озираясь на заросли и пугаясь каждого шороха, и только рядом с Миронегом делалась спокойной и даже иногда веселой.
Вдвоем они уселись на край плота, погружая ноги в теплую воду и глядя, как стрижи чертят воздух острыми крыльями. Миронег вынул откуда-то крынку с квасом, хлебнул сам, передал Усладе, она отхлебнула, вернула обратно. И так привольно и благостно было в этот миг.
— А я бы здесь осталась, — вздохнула Услада.
— Где это, здесь? — поперхнулся квасом Миронег.
— У заводи, — полными восхищения очами посмотрела девчонка на закат, — в избушке этой, рядом с козами, бортями, при баньке.
— К этим бортям и баньке еще я прилагаюсь, — усмехнулся хозяин усадьбы, — про женку все выведывала, нешто в жены напрашиваешься?
— Просто хорошо здесь, — не подхватила его шутливого тона Услада, продолжая следить за уплывающим за окоем солнцем, — а в жены я не напрашиваюсь, за то не тревожься.
— А ежели позову? — прищурил один глаз Миронег.
— Ты сначала позови, а потом уж я отвечу, — чуть отодвинулась от него невеста.
— Мне уехать надо будет дня на три, — перестал опасно шутить Миронег.
— Как это уехать? — опавшим голосом проговорила Услада. — Ты меня разве с собой не возьмешь?
— Ищут тебя, нельзя чтобы кто-то тебя увидел, донесут, — попытался объяснить Миронег. — Пересидишь здесь пару дней.
— Я боюсь… я не смогу. Не уезжай, — вцепилась она ему в край рукава.
— Мед распродать надобно, жита еще прикупить. Нас теперь двое.
— Я есть мало буду, не уезжай, — взмолилась Услада.
— Ежели я мед не привезу, все верви сами сюда пожалуют, все равно тебя увидят. Да никто тебя тут не найдет, просто прислушивайся, а как какой шорох услышишь, в погреб ныряй, ты ж видела, на нем трава растет, он неприметный, — как можно мягче заговорил Миронег. — Я тебе топор оставлю. И ночевать лучше в погреб спускайся. Только теплее накрывайся, сыро там. А я дня через три — четыре вернусь, да не успеешь и оглянуться. Ну, как?
— Поезжай, — обреченно проговорила Услада, в уголках очей сверкнули слезинки.
И так это было сказано, что у Миронега сжалось сердце. А ведь она ему никто, ни сестра, ни жена, ни невеста, и вместе они чуть больше двух седмиц, а глядишь ты, жаль будет ежели с этой пташкой чего случится.
Три-четыре дня — это, конечно, Миронег малость смягчил, чтоб совсем уж не пугать кареглазую птаху, так быстро обернуться никак не получится. В Малой верви полдня придется убить, потом к Большой править. Без весел, на плоту, хоть и по течению, все ж день оставшийся да ночь плыть и к обеду следующего дня добраться бы. Плот неповоротливый, а нагрузил много, вести следует осторожно, спешка к добру не приводит.
А в Большой никогда быстро не выходило, народец там живет размеренно, долго запрягает и так же неспешно едет. Пока соберутся, пока приценятся, обругают бортника за жадность неуемную, погрозятся на Вороне продавцов сыскать, посетуют, что на Хопре дешевле местные бортники берут, короче, всю душу вытрясут да оставят «пообдумать» до утра. Ночевать у бабки Лещихи придется, да и как не заглянуть, не погостить, подарков не занести, обидится. Следующий день, конечно, покупатели подтянутся, потому как дешевле, чем у Мирошки Корчича, им меда не найти, и про то всем ведомо, но как не поторговаться, таков порядок, против обычая не попрешь.
А еще Миронегу лодку новую подобрать надобно, проверить, сторговаться. Без лодки на реке не жизнь, а самому бортнику такой легкий да быстрокрылый дощаник не срубить. И к дому выплывать придется в ночь, груженым житом, да против течения, даже если руки в кровь о весла стереть, а раньше двух дней не получится добраться. От того, как не считай, а пять деньков выходит.
Но Мироген спешил — не задерживаясь, крутнулся в своей верви, объясняя, что в Большой его ждут покупатели с Вороны, и потому ему недосуг попусту болтать. Потом, обливаясь крупным потом, он правил под палящим зноем, умывал отягощенные дремотой веки, вглядывался в надвигавшийся сумрак, стараясь не столкнуться с корягой и не упереться в песок. И даже ночью не стал причаливать к берегу, пользуясь светом растущей луны. Быстрее, быстрей! Ведь дома осталась Услада. Одна-одинешенька. Миронег тайком шепнул Радяте, чтоб наведался под предлогом подоить коз, — глянул, как она там, а все ж сердце тревожно сжималось.
«Эх, что она сейчас делает, в избе спит или все ж в погреб залезла, как велел? А ежели кто набредет да увидит, пусть и не те, дружинные, а свои, местные, ведь обидеть могут. Нет, свои не решатся, знают, любому кишки выпущу, а вот залетные, мало ли сейчас народу по лесам бродит, дело к осени — ловчих много. Зря я ее с собой не взял, вряд ли гоньба [1] до сих пор на Савале сидит, уже давно двинули дальше. А Усладу в повой можно было обрядить да за молодуху свою выдать, мол, с Хопра привел. Чего ж такого? Что я ожениться не могу? Может, вернуться?»
Но поворотить тяжелый плот уж было нельзя, оставалось только плыть все дальше и дальше…
— Эй, добрая хозяйка, принимай гостя! — громко окликнул Миронег.
Старая Лещиха, перебиравшая под навесом крупу, вскинула голову, сощурилась, рассматривая вошедшего, и радостно всплеснула руками:
— Мироша! Мироша, соколик наш, залетел бабку проведать, — запричитала она, тяжело поднимаясь.
Миронег поспешил хрупкой старушке на подмогу, подал клюку, попытался повести, поддерживая под локоть.
— И сама могу пока, — со
