смехом отпихнула его руку хозяйка. — Эй, Купава, ставь пироги, Мироша наш пожаловал.
Грузная тетка Купава, выскочила на порог, охая и ахая, бесцеремонно сволокла в охапку Миронега большими рукам, расцеловывая в обе щеки:
— Наконец-то, добрый молодец, и про нас вспомнил.
— И не забывал.
Миронег начал выкладывать из большой корзины гостинцы: горшки с медом, солонину, вяленную рыбку.
— Ой, балуешь нас, Мироша, — скрюченными пальцами распечатала крынку с медом Лещиха, понюхала, тыкаясь маленьким острым носом, макнула хлебную корку, подняла янтарную каплю на свет. — Хорош, как у братца был, не хуже, — вздохнула она, отставляя подарок.
— Да нет, пока не дотягиваю, — скромно отозвался Миронег, но похвала была приятной.
Обед Купава расстаралась, приготовила на славу — пироги с творогом, язык проглотишь, кисель наваристый, да чарочку хмельную поближе пододвинула к дорогому гостю.
— Какие вести у вас там? — подсели по обе руки от Миронега обе женщины.
— Да какие у нас там вести, — отмахнулся он, пережевывая. — Все по-старому. Погреб расширил, в бане бревна прогнившие поменял, а за ягодами подался, пока собирал, дощаник умыкнули.
— Не нашел? — всполошилась Лещиха.
Миронег отрицательно покачал головой.
— Вот ведь людишки пошли, — в сердцах хлопнула ладонью по столу Купава, — до чужого жадные.
— И как руки на чужое добро не отсохли, — поддакнула старушка. — Бери Мироша, еще пирожок, отощал. Женки-то нету, кормить, — сокрушенно покачала она головой.
— А вот у Горяты дочка на выданье, — повела Купава привычный разговор.
— А у вас какие вести? — перебил Миронег.
— Ох, Мироша, нешто тебе не хочется сыночка своего на руках подержать? — не собирались отставать женщины.
— У Радяты вон женка есть, да пятая девка уж в колыбели кричит, — фыркнул Миронег. — Мне тут Елица заказов назадавала, — небрежно произнес он, но почувствовал, что шея загорелась от румянца, — купи, говорит, к зиме: душегрею, на лисьем меху, повой новый, убрус шерстяной, валенки, рукавички, и еще поневу бы новую и рубах пару. Не ведаете, у кого бы поспрошать?
— А к чему это все Елице? — удивленно приподняла брови Купава. — Нешто она сама безрукая?
— Радята, он, конечно, не ловчий, — задумчиво проговорила и Лещиха, — но ты-то им лис десятками по осени носишь, чего ж она душегрею сточать себе не может?
Мирона подперли к стенке, надо как-то выкручиваться. Сам виноват, надо было не у своих, а у баб на торгу спросить.
— Так, это Елица гостинец собрать на Хопер хочет, родне там какой-то. У вас-то ладнее мастерицы делают. Прихвастнуть, что сама, дескать, сделала, должно, желает. Я не ведаю, сказали — прикупи, мне-то какое дело.
— Да уж, наши-то додельницы, — горделиво вскинула голову Купава. — Найдем, чего ж не сыскать.
— У вас-то у самих какие вести? Может, чего стряслось? — повел от скользкой темы Миронег.
— Ой, да что у нас-то тут стрястись может, — отмахнулась Купава, — одно и то же, круговерть одна. Третьяк вот зерно в амбаре ворошит, к вечеру явится.
— Не оженила внука-то еще? — подмигнул Миронег.
— Сперва тебя пристроим, а там уж и за него возьмемся, — тетка хитро прищурила глазки.
— Ну, а больше никаких вестей у вас? — снова развернул беседу гость.
— Ничего у нас, вот в Рассошках…
— Да как же — ничего? — перебила невестку старушка. — А сам князь Ингварь два месяца назад проплывал, с мужами своими, на лодьях расписных. Не в каких-то там Рассошках, у нас ночевать изволил. Важный такой, княжич с ним молоденький был. А кмети их сказывали, что на княжий сход к стольной Рязани плывут, братья двоюродные покликали. Так Ингварь для себя наш Червленый яр требовать станет.
— Да-да, был, — согласно закивала головой Купава. — К вам-то причаливали?
— К усадьбе моей причаливали, двух козлов моих сожрали, жирные козлики были, — усмехнулся Миронег.
«Выходит, он не за княжьей долей, а за поддержкой вервей наших приплывал, — поджал губы Миронег, — хорошо меня тогда Бог отвел, грех на душу не дал взять».
— А! — вспомнила еще Купава. — Так еще ж давеча душегубку здесь искали.
— Что? — Миронегу показалось, что его стукнули пыльным мешком по темечку. — Кого? — севшим голосом переспросил он.
— Душегубку, — наклонилась к нему Купава. — Челядинка княжну пронскую зарезала.
— Зарезала, — побормотал Миронег, чувствуя озноб.
Гость потянулся к хмельной чарке и осушил одним глотком, нервным жестом утирая усы.
— Купава, да подлей, подлей еще, — засуетилась Лещиха. — Грядет Страшный суд. Где ж это видано? Да разве ж такое когда раньше бывало?
— А чего гоньба еще сказывала? — белыми губами проговорил Миронег.
— Да так, не объявлялась ли девка здесь, смуглая, на поганую похожа? Наши головами замотали — не ведаем ничего. Так и не было тут никакой девки, откуда ей взяться?! А рязанские осерчали, мол, врете все, ваш Щукарь ее прячет, а она душегубка, саму княжну пронскую зарезала. А какой Щукарь, ежели этот буян со всеми тут перессорился, да его старейшины прочь прогнали, уж с месяц как к Вороножу подался, да и не было с ним никакой девки.
Хозяйка что-то еще причитала, но Миронег уже плохо слышал, углубляясь в себя. А ведь все сходилось. Разве можно всерьез поверить, что вооруженная дружина побежит сквозь дремучие леса по следу дворовой девки только из-за того, что та выкрала какие-то там бусы? Да в это даже дите малое не поверит.
— А рязанские к Вороножу подались, дальше искать, — добавила Купава. — Не думаю, что найдут. Просторы какие, куда им, — махнула она рукой.
— Устал я как-то, постелите, спасть охота, — тяжело поднялся Миронег с лавки.
— Конечно, соколик ты наш. Ложись, отдохни, — засуетились женщины.
— А завтра Третьяк тебе на торгу поможет, — взбила подушку Купава. — Почивай, — дунула она на лучину.
Миронег лег на широкую лавку, закрыл очи, сразу из темноты выплыло смуглое личико Услады, наивный испуганный взгляд, ну чистый ангелочек. Как она могла? Зачем она это сделала? Неужто ради
