— У меня будет шрам? — спросила она у Гибсона, когда он перевязывал рану.
— Не буду обманывать вас, мисс, — ответил он. — У вас здесь навсегда останется след от раны, но, к счастью, он не будет заметен, если, конечно, вы не наденете вечерние платья с очень глубоким вырезом.
Ола рассмеялась.
— Мне придется делать их благоразумно скромными.
Когда она рассказала маркизу о том, что сказал Гибсон, он тоже рассмеялся.
— Меньше всего захотят видеть вас с глубоким декольте при дворе, — сказал он, — особенно королева Аделаида.
Маркиз сказал, не думая, и, увидев, как Ола покраснела, вспомнил, что если ее поведение стало бы известно в обществе, она не получила бы приглашения в Букингемский дворец и подверглась бы остракизму со стороны хозяек всех влиятельных семейств высшего света.
Он нахмурился и решил, что не допустит этого, а до прибытия в Ниццу ему надо будет как-то уладить дела Олы. И самое главное, у нее должна быть сопровождающая ее компаньонка.
Ола словно догадалась, о чем он думает, но не стала ничего обсуждать с ним, потому что была слишком уставшей, и закрыла глаза.
Маркиз подумал, что она уснула, и через несколько минут очень тихо вышел из каюты. После его ухода она лежала, глядя в потолок и снова с отчаянием думала, что сулит ей будущее.
После четырех дней плавания в Средиземноморье Ола почувствовала себя достаточно хорошо, и ее стали выводить на палубу.
— Что вам требуется, мисс, так это хороший свежий воздух, который возвратит прежний цвет вашим щекам, — говорил Гибсон.
Ола вспомнила свою няню, которая тоже верила, что свежий воздух способен излечить любой недуг, даже плохое настроение.
Маркиз, видимо, не возражал против того, чтобы они плыли к Ницце более медленно, чем могли бы, потому что тем самым оберегали ее.
На палубе она понимала, почему маркиз выглядел таким бодрым: несмотря на теплое солнце, море было еще холодным, но он плавал в нем дважды в день — утром и после полудня, Ей нравилось наблюдать, как он заплывает далеко, пока его голова не превращалась в маленькое пятнышко. Но она опасалась, как бы с ним что-нибудь не случилось.
Она вспоминала рассказы о том, что у пловцов случались судороги в море, их не успевали спасти и они тонули.
Когда она спрашивала об акулах, ей отвечали, что в этой части моря их нет, и маркизу стоит опасаться одного — простуды.
— Вряд ли это грозит ему, — сказал Гибсон и добавил с гордостью в голосе:
— Немного найдется мужчин, таких сильных, как его светлость. Когда участвует в скачках или охотится, его лошадь всегда устает раньше, чем его светлость.
Ола видела, что когда маркиз не плавал, то любил встать за штурвал и управлять «Морским волком».
Он делал это мастерски, удерживая яхту под попутным ветром, как никто другой на борту, не допуская при этом хлопанья парусов.
Она считала, что он, наверное, испытывает то же радостное возбуждение, что и при управлении своим фаэтоном, когда побивает новый рекорд, или во время скачек на своей лошади, когда проносится мимо финишного столба в стипль-чезе.
Гибсон соорудил на палубе для Олы удобную кушетку, и она полулежала на шелковых подушках, Ола наслаждалась активной жизнью на яхте.
Когда солнце начинало садиться, ее уносили в каюту, к этому времени часто поднимался прохладный ветер, и маркиз обычно тоже спускался к ней.
Ола радовалась, что они беседовали на самые различные темы — от восточных религий до отмены работорговли.
Маркиза поражало разнообразие не только ее интересов, но и знаний обо всем этом.
— Как в вашем возрасте вы уже успели столько прочесть? — спросил он однажды после долгого и оживленного разговора о положении углекопов.
— Я не только много читала, — ответила Ола, — но и много слушала папу, который был очень умным человеком.
Его единственный недостаток был в том, что он стремился развивать собственную точку зрения и не прислушиваться к другим.
Маркиз улыбнулся.
— Так вот почему вы так любите высказывать свое мнение.
— В вашем ироничном объяснении, — возразила Ола, — есть, конечно, доля правды. Я так долго копила в себе собственные мысли, а теперь, когда вы столь любезно слушаете меня, они прорываются, как вулкан.
Маркиз рассмеялся и подумал, что как для Олы он был первым мужчиной, с которым она могла поделиться, так и для него она первая женщина, интересующаяся всем в мире, кроме него.
Никогда еще в своей жизни он не говорил часами с женщиной, да еще столь привлекательной, и при этом в их разговоре не было ничего личного.
С Олой не было ни флиртующих взглядов, ни комплиментов, ни, самое главное, тех лукавых, остроумных double entendres10, которые служили оружием соблазна у искушенных лондонских женщин.
Он пытался и не мог вспомнить ни одной беседы с Сарой, в которой они не затрагивали бы своих чувств, а он бы пылко не объяснялся ей в любви.
Маркиз теперь понимал, как хитроумно она манипулировала им, как возбуждала, а затем дразнила ложными надеждами, отказывая ему в его желаниях, чтобы «не рисковать репутацией».
И в то же самое время она развлекалась с другим.
Маркиз удивился, обнаружив, что и его уязвленная гордость, и гнев утихли еще до того, как он стал спокойно размышлять о том, что подумала Сара, когда он не приехал к ней на следующий вечер.
Он представил, как она ждала его, а потом, видимо, решила, что он не получил ее письма.
Сара ждала его и на следующий день, может быть, еще день, пока наконец не стала расспрашивать о нем, и, наверное, кто-либо сказал ей, что он провел ночь в Элвине и уехал на рассвете.
И тогда, думал он, если она не была дурой, как ему казалось, то, наверное, догадалась, что произошло, и поняла, что безвозвратно потеряла его.
«Надеюсь, что она расстроилась», — говорил он себе, чувствуя, что не испытывает больше желания отомстить ей.
Она вела свою игру и проиграла, как это было и будет у многих мужчин и женщин.
Впервые за все это время маркиз утешил себя:
«Благодарение Богу, что я, к счастью, узнал правду слишком поздно!»
Ему вовремя повезло, и он был за это благодарен Богу, как и за то, что Ола спасла ему жизнь, иначе, если бы не она, он, несомненно, погиб бы от рук бандитов.
За несколько дней до прибытия в Ниццу Ола уже могла самостоятельно выходить на палубу и чувствовала себя настолько хорошо, что не только обедала с маркизом в салоне, но и не ложилась до ужина.
— Гибсон мне строго наказал ложиться спать до того, как вы выпиваете ваш первый бокал портвейна, — сказала она маркизу, — поэтому, пожалуйста, не спешите с этим.
— Вы же знаете, Гибсону надо повиноваться, если дело касается вашего здоровья, — сказал маркиз с притворной серьезностью.
