Она готова. Выстроившись в строгом порядке, идем за ней. Я не очень важная особа, поэтому плетусь в самом конце. Зря старалась — тут меня никто не заметит, даже в новом, отделанном серебряной нитью платье. Такой дорогой вещи у меня в жизни не было. Серо-голубое, как раз под цвет глаз, я никогда не выглядела лучше, но сегодня не моя свадьба, на меня никто не обращает внимания.
Их венчает архиепископ Кранмер. И бу-бу-бу и бу-бу-бу, бубнит и бубнит. Спрашивает, нет ли причины, по которой они не могут пожениться, известны ли собравшимся какие-нибудь препятствия. Мы хором отвечаем: «Нет». Наверно, только я, дура, думаю — а что, если кто-нибудь скажет: «Остановитесь, у короля уже было три жены, и ни одна не дожила до старости». Конечно, никто ничего такого не говорит.
Ей сейчас должно быть очень тревожно, если она вообще хоть что-нибудь соображает. Брак с королем — сомнительное достижение. Понятно, он великий человек, его устами говорит Бог, но у него уже было три жены, и все три умерли. Если вдуматься, не особенно обнадеживающе для невесты. Ей, наверно, это и в голову не приходит. Такое никому, кроме меня, в голову не придет, умные все очень.
Венчание окончено. Они отправляются на мессу в королевскую часовню. Мы остаемся ждать. Делать совершенно нечего, но такова придворная жизнь. Какой-то красавчик по имени, кажется, Джон Бресби пробрался через толпу и оказался прямо позади меня.
— Я ослеплен!
— С чего бы? Едва рассвело.
— Меня ослепляет не солнце, а ваша красота.
— Вот как? — не могу удержаться от улыбки.
— Вы недавно при дворе?
— Да, я Екатерина Говард.
— А я Джон Бресби.
— Знаю.
— Правда? Спрашивали кого-нибудь обо мне?
— Вовсе нет!
Это ложь. Я заметила его в самый первый день и спросила леди Рочфорд, как зовут красавчика.
— Вы хотели узнать мое имя! — Он в восторге.
— Не воображайте о себе слишком много!
— Могу ли я надеяться на танец сегодня вечером?
— Возможно.
— Буду считать, что вы обещали.
Двери открываются, выходят король и леди Анна. Мы приседаем в особенно глубоком реверансе — она теперь замужняя женщина и королева. Выглядит прелестно, но платье со шлейфом пошло бы ей больше.
Гринвичский дворец, 6 января 1540 года
Свершилось. Я королева Англии. Я замужем. Сижу на возвышении по правую руку от моего мужа-короля, за свадебным столом, улыбаюсь придворным, простым людям на галерее, пусть все видят — я рада и счастлива стать их королевой, я буду хорошей королевой и доброй женой.
Архиепископ Кранмер совершил службу согласно обрядам святой католической церкви Англии, так что мне было немного не по себе. Это вряд ли приблизило страну к реформе, напрасно я давала обещание матери и брату. Мой советник, граф Оверштейн, стоял у меня за спиной, и во время обеда я улучила момент и тихонько заметила: надеюсь, он и другие лорды из Клеве не слишком разочарованы моей неудачей, короля пока не удалось склонить к протестантизму. Он ответил — при закрытых дверях мне позволено исповедовать мою веру, как я хочу, но король не желает, чтобы его беспокоили богословскими вопросами в день свадьбы. По-видимому, король твердо стоит за церковь, которую сам создал, — католическую, но отрицающую главенство Папы. Король одинаково противостоит и реформаторам, и пламенным католикам.
— Неужели он не мог найти обряд, подходящий нам обоим? Брат озабочен поддержкой реформации в Англии.
— Мы не вполне правильно понимали реформу церкви. — Граф плотно сжал губы, чтобы не сказать лишнего.
— Конечно, это благоприятный процесс, — произнесла я с сомнением.
Богатые дома, в которых мы останавливались на пути из Дила, — бывшие монастыри или аббатства, аптекарские огороды перекопаны и засажены цветами, фермы, дававшие пищу бедным, превращены в охотничьи угодья.
— Нам раньше казалось, это угодно Богу. Мы не понимали, сколько будет крови.
— Разрушив гробницу, место молитвы, людей к Богу не приведешь. А что пользы в запрете зажигать свечи в память о близких?
— И земная польза, и духовная. Церковная десятина не изменилась, только теперь она достается королю. Но не наше дело обсуждать, как именно Англии следует молиться.
— Мой брат…
— Вашему брату не повредило бы заняться собственными архивами, — неожиданно раздраженно буркнул граф.
— Что?
— Он должен был передать королю письмо, освобождающее вас от обещания выйти за сына герцога Лотарингского.
— Разве это так уж важно? Король даже не упомянул об этом.
— Мы поклялись, что знаем о существовании этого документа, поклялись, что в течение трех месяцев он будет представлен, а до этого времени предлагаем себя в заложники. Если ваш брат не найдет письмо, один Бог знает, что с нами будет.
Я в ужасе.
— Неужели вам придется отвечать за состояние герцогского архива? И неужели отсутствие этого документа станет препятствием для брака?
Он покачал головой.
— Им прекрасно известно, что вы свободны, можете выйти замуж и брак будет законным. Но в силу только им известных причин им выгодно посеять сомнения, и ошибка вашего брата, допустившего наш отъезд без необходимых документов, дает такую возможность.
Опускаю глаза, но все во мне кипит. Ненависть ко мне вредит собственным интересам брата, интересам страны, даже религии. Из одной только ревности и злобы он подвергает опасности мой брак. Идиот, подлый идиот!
— Он так небрежен, — только и сказала я и сама услышала, как дрожит у меня голос.
— С таким королем нельзя позволить себе быть небрежным, — предупредил граф.
Я кивнула. Я очень хорошо понимаю, что за король сидит рядом. Он не знает немецкого, но нельзя, чтобы он заметил — меня отнюдь не переполняет счастье.
— Уверена, все будет прекрасно, — говорю я с улыбкой. Граф кланяется и отходит на свое место.
Прием окончен, архиепископ встает из-за стола. Советники подготовили меня к этому моменту, и, когда король встает, я тоже уже на ногах. Милорд Кранмер ведет нас в королевские покои. Мы ждем в дверях, пока он обходит комнату, размахивая кадилом, и кропит кровать освященной водой. Какое нелепое суеверие! Интересно, что сказала бы моя мать, уверена, она бы этого не одобрила. Архиепископ, прикрыв глаза, читает молитву. Граф Оверштейн шепотом переводит: «Он молится за вас обоих — чтобы сон ваш был крепок, чтобы не тревожили вас сны, посланные дьяволом». Уверена, мое лицо выражает только набожность и вежливый интерес. Но это нелегко. Как можно разрушать гробницы, не позволяя народу молиться о чуде, а здесь, во дворце, просить защиты от демонов? Какой во всем этом смысл?
