Ценой большого усилия ему удалось удержать набежавшие вновь слезы. Понго видел, как сжался кулак Жиля, захватив гриву жеребца, и услышал, как зазвучало в его словах отчаяние:
— Какая глупая случайность! Нелепость! Несмотря на преклонный возраст, Розенна еще дай бог как бегала по горам, и в тину не проваливалась, и белье могла разостлать на берегу, не упав в воду. И вдруг, из-за какой-то грязи…
— Не грязь есть причина! — решительно отрезал Понго. — И не камень… по крайней мере тот, где лежала старая женщина.
— Что ты хочешь сказать?
— Не случайность. Убивать.
— Что?
В тишине конюшни слово прозвучало как выстрел. Жиль все еще недоверчиво посмотрел при свете керосиновой лампы, освещавшей денник, на бронзовое лицо друга. Никогда оно еще не выглядело таким угрюмым. И еще ему показалось, что индеец смотрит на него с жалостью.
— Понго! — проговорил он с тревогой, почти умоляюще. — Ты понимаешь, что говоришь?
У… убили? Значит, кто-то…
— Старая женщина убивать, да.
— Но это бессмысленно. Кто мог ее убить? И за что?
Индеец покачал головой.
— Кто? Почему? Понго не знать. Но Понго знать, чем.
— Так говори же!
Вместо ответа Понго выразительно раскрутил над головой невидимое оружие. Жиль сразу понял, о чем речь.
— Праща?
— Понго не знать название на твой язык. Служить, чтобы бросать камни.
— Значит, точно, праща. Но если ты не знаешь убийцу, откуда тебе известно, чем ее ударили?
— Пойдем! Понго показать…
И, сняв одну из висевших в конюшне ламп, правда, прикрутив фитиль, чтобы света не было заметно из дома, индеец повел Жиля наружу.
Ночь была достаточно светлая, они спокойно прошли через весь парк и направились по длинной тропинке, которая вела к реке Гарлем, мягко спускаясь от самого так называемого сада через луга.
— Зачем Розенна пошла к реке, ты знаешь?
Белье полоскать? Гулять?
— Может, гулять, но не полоскать. Белье нет.
Уходить очень рано утром. Еще теплая, когда нашли.
— Кто ее нашел?
— Как раз девушки идти стирать белье… Стой!
Здесь.
Они подошли к самому берегу. Тут были сколочены мостки, на которые вставали коленями женщины, стирая белье. Подкрутив посильнее фитиль лампы, Понго указал Жилю на большой плоский камень, вросший в землю прямо на дороге к реке.
— Смотри, — сказал он и присел, чтобы удобней было объяснять. — Камень плоская. Если старая женщина сюда падать, она разбить затылок.
— Правда твоя. А разве случилось по-другому?
— У старая женщина рана тут. — Индеец показал свою макушку. — Она лежать на камень, и кровь течь. Но кровь течь и там, — добавил он, указывая место на лугу с другой стороны от дороги, метрах в двух от камня.
— Ты хочешь сказать, что ее убили, а потом перетащили сюда, положив голову на камень?
Понго кивнул в знак согласия и продолжил:
— Трава поднимать, кровь стирать, где убивать, но Понго заметить слабый след и мало-мало кровь на трава. Было так!
Они замолчали. Удрученный Жиль пытался привести в порядок свои мысли, потому что все вдруг вокруг него приобрело необычное, странное значение. Понго был прав, ни малейшего сомнения, что Розенну убили именно так, как он показал. Кто-то убил. Но в таком случае кто именно? Как могла эта добрейшей души женщина приобрести за столь краткий срок смертельного врага? Если только какой бродяга осмелился? Но зачем? У Розенны сроду с собой не было ни гроша, а в таком возрасте вряд ли она соблазнила бы насильника. Может, обознались? Нет, это уж совсем невероятно. И главное, что делала Розенна на рассвете в доброй полумиле от дома, на самом берегу реки?
Не найдя ответа ни на один из вопросов. Жиль, вполне естественно, обратился с ними к Понго, только что доказавшему свою прозорливость.
Убийца, пытаясь представить свое преступление как несчастный случай, не учел сверхъестественного умения индейцев обнаруживать следы.
— Как ты думаешь, — спросил он краснокожего друга, — кто мог совершить это ужасное злодеяние? Бродяга? Кто-нибудь из слуг, с кем Розенна, возможно, повздорила? Она никогда не держала язык за зубами и все на свете замечала.
Не исключено, что она застала кого-то за кражей, и вор потом завлек ее сюда под каким-нибудь предлогом.
Понго покачал головой.
— Моя не знать. Знать только одно: убила женщина.
— Жен… женщина? — пролепетал ошарашенно Жиль. — Откуда ты взял?
Колдун указал на купу деревьев невдалеке, на склоне холма.
— Моя искать и найти следы там, за деревьями. Не мужчина. Очень маленькие. И еще… найти вот… зацепилась за куст.
И Турнемин увидел при свете лампы на коричневой ладони крохотный кусочек кружева. Он взял его, принялся крутить в пальцах с отвращением; ужас, граничащий с паникой, охватил его.
Тонкое, нежное кружево стоило слишком дорого для прислуги. Он с яростью отбросил прочь пришедшую ему в голову догадку.
Сунув невесомое вещественное доказательство в карман, он буркнул:
— Давай теперь вернемся. Хватит с меня на сегодня волнений. Завтра я постараюсь выяснить, кому принадлежит это кружево. Спасибо тебе, дружище Понго! Благодаря тебе я найду убийцу Розенны, и она заплатит за свое злодеяние, клянусь собственной жизнью, заплатит, даже если это моя…
Он замолчал, не в силах произнести вслух страшное подозрение, хотя здесь, в темном пустынном месте, его никто, кроме Понго, не слышал.
Они молча повернули назад к дому, но, карабкаясь по пологому склону холма, увенчанного величавым «Маунт Моррисом», Турнемин не переставал перебирать возможные варианты. Цепкая память воскресила не столь давнюю картину: Розенна стоит в кают-компании «Кречета» с будто вырубленным из дерева лицом, на которое свечи бросают зловещие тени; она сложила руки на груди и, словно языческая жрица, требует примерного наказания для Жюдит, носящей имя Турнемина, но скрывающей в своем чреве плод подлой любви.
«В наши времена женщину, нарушившую свой супружеский долг, топили в море. Никогда Турнемины не позволяли той, что забыла собственную честь, явить свету плод греха… даже если ей оставляли жизнь.»
Воспоминание было таким ясным, словно ночной ветерок донес до Жиля горькие, суровые слова старой бретонки. Могло ли так случиться, чтоб, вопреки его запрету, Розенна все же попыталась как-то навредить Жюдит, и та, узнав об этом, захотела избавиться от опасного соседства и подстроила несчастный случай.
У Жюдит де Сен-Мелэн, как и у него самого — при том что непроходимая бездна разделяла незаконнорожденного ребенка и девочку из благородной семьи, — детство было далеко не счастливым, она провела его в мрачном замке «Ясень».
