Память о вкусе ее губ и их трепете возбудила его так сильно, что он испугался, не заметно ли это в его тесных брюках. Но Симона отвернулась.
— Мы не отправимся сегодня на верховую прогулку, месье Бруно, — сказала она. — Но я угощу вас кофе с пирожными, как подобает «южной леди», каковой и являюсь. И если захотите, мы обсудим моих чистокровных.
Он видел, что она покраснела. Эта запоздалая реакция после ее спокойного разговора о коневодстве очаровала его. По крайней мере, ее румянец показывал, что она к нему не безразлична.
Он последовал за ней в дом в странном приподнятом настроении, едва знакомом ему. Он помнил, что испытывал нечто подобное в те первые безрассудные месяцы в Париже, и думал: «Господи! Неужели я влюбляюсь? Но ведь мне уже двадцать девять лет!»
Симону встревожила мысль о том, что по дороге из города Арист встретил экипаж Алекса, в котором была его беглая рабыня. Узнал ли он Алекса? Наверняка он узнал экипаж. Подозревал ли, что в нем находится Милу? Мог ли заметить ее? Не играл ли он с Симоной в кошки-мышки?
Нет, нет, ее воображение разыгралось от чувства вины.
Но он поцеловал ее, как будто имел на это право. И это случилось так естественно, что она не успела и не захотела возразить. Как он мог так загипнотизировать ее? Нет, это не Арист Бруно. Это чудо рождения жеребенка загипнотизировало ее… как всегда.
— Пожалуйста, идите к маман и гостям, месье, а я пока переоденусь, — сказала Симона и побежала по черной лестнице в свою комнату.
То, что она увидела в зеркале, привело ее в ужас. Волосы растрепались, щека испачкана, на лбу выступил пот. Ее покрытый пятнами костюм красноречиво говорил, что она помогала ветеринару. Что думала мать, посылая месье Бруно в конюшню в такой момент? Огорченная, она вызвала Ханну, налила воды в таз и начала умываться.
Снова взглянув на себя в зеркало, она живо вспомнила, как он взял ее за руки и наклонился поцеловать, и ее губы затрепетали, на щеках проступил румянец. Симона отчетливо почувствовала шелк его теплых губ, мужской аромат его кожи. Но в тот момент его прикосновение казалось таким естественным и невинным отражением ее чувств, что она не протестовала.
Что он подумал о ней?
— Я должна прилично выглядеть, Ханна, — сказала она служанке. — У маман гости.
— Вы оставили только что родившегося жеребенка? — удивилась Ханна.
— Сейчас она наслаждается материнским молоком. Все прекрасно. Я должна спешить, Ханна. Месье Бруно ждет.
— О! — понимающе выдохнула служанка.
Когда Симона спустилась на галерею в чистом миткалевом платье, она выглядела веселой и уверенной в себе, но внутренняя тревога не покидала ее. Она не сожалела о том, что рисковала, помогая побегу рабыни Ариста, но не могла побороть чувство вины от того, что обманывала его. Когда Орелия невинно спросила, не слышал ли он о своих беглецах, Симона внимательно посмотрела на золовку.
Вскоре Орелия извинилась и ушла в свою комнату, а когда гости откланялись, мадам Арчер также покинула галерею. Симона и Арист остались совсем одни.
Атмосфера между ними была напряженной, как сжатая пружина. Симона не могла сидеть спокойно, вскочила и отошла к перилам. Затем повернулась к нему лицом:
— Так вы приехали посмотреть моих лошадей? Почему, месье?
Он тоже встал и подошел к ней:
— Мне нужен один из ваших арабских жеребцов.
— Вы хотите купить производителя для своих кобыл?
У него перехватило дыхание.
— Нет, — наконец сказал он, глядя на нее сверху вниз. — Я хочу вас.
Он хотел ее, но в его желании что-то изменилось, и эта перемена пугала его и приводила в замешательство. Он никогда не переживал ничего похожего на то ослепительное мгновение в конюшне и был сейчас необъяснимо неуверен в себе.
Дрожь его низкого голоса казалась Симоне очень чувственной. Он стоял так близко от нее, что их тела почти касались. Ей казалось, что она вся горит, но руки ее заледенели.
Симона облизала внезапно пересохшие губы. Арист взял ее лицо в ладони, нежно лаская бархатистую кожу большими пальцами. Ее сердце бешено забилось. И хотя она понимала, что сейчас может случиться, не могла отвести взгляд от его искрящихся глаз. Симона видела властность и честолюбие в сильной линии его подбородка, но изгиб рта был нежным.
Они шли к этому моменту с той волшебной близости вальса на сумеречной галерее в Бельфлере, и она не попыталась уклониться, но предупредила:
— Я не буду ничьей собственностью, месье Бруно!
— Нет?
Руки, обнимавшие ее, были властными, и его поцелуй — уверенным. Когда он прижал ее к себе и рука его оказалась на ее груди, будто огонь хлынул по ее венам, она невольно подалась вперед.
— Ваши губы противоречат вам, — прошептал он. — Они говорят: «Возьми меня».
Прежде чем она обрела дар речи, Арист поцеловал ее снова. На этот раз его язык проник в ее рот, и ее мгновенная ответная реакция была шокирующей. Она задохнулась и отпрянула от него.
Господи! Она флиртует с катастрофой! Этот огромный властный мужчина угрожает самой основе ее независимости. Он не нужен ей, с его официальной любовницей и несчастными рабами! Ее тело действительно предает ее. Симона поднесла руки к дрожащему рту.
Он отвел их и не отпустил.
— Я знал, что под этой устрашающей независимостью скрывается страстная женщина, — сказал он, его глаза сияли.
Он поднес ее пальцы к своим губам. Сладкий огонь пронесся от них по всему ее телу, и она снова почувствовала пугающие искры в самой глубине своего существа.
Как будто он тоже почувствовал это и ласково сказал:
— Вы хотите меня, дорогая Симона. Признайте это.
Она выдернула руки и холодно сказала:
— Вы льстите себе, месье Бруно, — но трепет ее голоса противоречил нарочитой холодности.
— Вы не юная девочка, мадемуазель Симона, — сказал он прямо, но совсем не грубо. — Я знаю, сколько сезонов вы выезжаете в свет, и наслышан о блестящих предложениях, которые вы отвергли. Говорят, что у вас нет любовника. А вы можете столько дать мужчине! Вы растрачиваете свою страсть на лошадей, не так ли?
Девушка вызывающе откинула голову:
— Они стоят моей любви!
— Вы пугаете меня, дорогая Симона. Вы — как снежный покров на дремлющем вулкане. Господи, что будет, когда вся эта страсть прорвется!
В его голосе слышалось такое предвкушение, что она вдруг затряслась от ярости.
— Месье!
— Ваша мать признала, что боится, как бы вы не сломали себе шею. Это неудовлетворенная страсть подливает масла в огонь ваших безрассудных скачек? Позвольте мне удовлетворить ее!
