Минул почти месяц, но Мигель был все еще слаб. Он сильно похудел и осунулся; под глазами залегли глубокие тени, еще больше подчеркивавшие лихорадочный взгляд его зеленых глаз и демонический блеск, проскальзывающий в них.
Мигель живо помнил каждый удар, невыносимую боль и долгую, мучительную борьбу за выздоровление. У него из головы не выходил образ пристально смотрящего на него Диего, его окровавленные пальцы и тело, падающее в пустоту… Но образ брата не угнетал, а, напротив, поддерживал его, час за часом, минута за минутой подпитывая его ненависть.
Мигель ничего не делал, чтобы притупить воспоминания. Чтобы выжить, ему было необходимо снова и снова вспоминать все — каждый удар, приглушенное щелканье кнута по спине и смерть Диего, потому что только это придавало ему сил. Только злость и негодование могли помочь ему когда-нибудь покончить с этим родом кровавых и жестоких убийц.
Но вот Мигеля вновь погнали на работу. Блуждая растерянным взглядом по окружавшему его густому лесу, он поклялся перед богом, что не успокоится до тех пор, пока не отомстит за смерть Диего и Карлоты, пусть даже рискуя собственной жизнью.
— Как вы себя чувствуете?
Голос, раздавшийся за спиной, заставил напрячься каждый мускул Мигеля. Он медленно повернулся и вонзил свой взгляд прямо в глаза девушки. В глазах Мигеля была такая ярость, что Келли испуганно отступила на шаг, несмотря на то, что за ним приглядывал вооруженный надсмотрщик.
Мигель ничего не ответил, и только молча смотрел на нее. Глубина этих сапфировых глаз, жемчужная матовость ее лица и какое-то необычное очарование вмиг изгнали из его глаз ярость, чтобы тут же с большей силой возвратить ее в грудь.
Как эта ведьма осмелилась приблизиться к нему? Неужели ей было недостаточно увеселений и забав?
— Я не могла прийти раньше, — оправдывалась Келли, теребя банты своего красивого желтого платья, придающего ей вид феи, — дядя вынудил меня остаться в Порт-Ройале.
У Мигеля то пропадало, то возникало желание подойти к ней поближе, обхватить ее шею руками и сжимать, сжимать, сжимать…
Почти месяц наедине с собой он пережевывал свою ненависть, свою одержимость убить любого, кто носит фамилию Колберт. И вот теперь она стояла перед ним, и только он решал помиловать ее или казнить. Да что представляют из себя эти надсмотрщики? Что они значили для него?! Он за секунду мог бы разделаться с этой девушкой, заставить ее заплатить за смерть Диего, но… Какого черта эта женщина заставляет его отступиться от жажды мести?
Мигель отвернулся, чтобы не видеть ее. Враждебность и неприязнь грызли его душу, но даже так он должен был прилагать усилия, чтобы не вспоминать, что Келли была женщиной, о которой он мечтал ночами. Он страстно желал сжимать ее в своих объятиях, целовать до тех пор, пока не услышит от нее просьбу о пощаде, мечтал шептать ее имя в миг величайшего наслаждения. Нет! Она была лишь проклятой англичанкой, родственницей скота, который убил его брата, соотечественницей тех, кто убил Карлоту, а его и Диего превратил в человеческие отбросы.
— Мигель, — услышал он ее зов.
Мигель до боли стиснул челюсти и, молча, продолжил работу, не отвечая на ее призыв. Он терзался оттого, что Келли была рядом с ним, хотя и неимоверно вожделел ее. А Келли душили беспокойство и печаль. Она старалась не смотреть на Мигеля, но ее глаза оставались прикованными к шрамам на его спине. Она снова испытала те же чувства, что терзали ее с тех пор, как она ступила на остров и узнала о рабстве, — его полное неприятие и решительное осуждение. Ничто в мире не могло оправдать, что одни люди владеют другими людьми, и ничто не оправдывало Эдгара, применившего варварское наказание к Мигелю.
Келли наблюдала, как Мигель снова и снова наклонялся, трудясь без передыху, и на нее накатил приступ гордости за него. Она не собиралась жалеть этого мужчину, это было бы последнее, что она сделала, потому что Мигель де Торрес был не из тех людей, кто нуждается в сочувствии, совсем наоборот, им следовало гордиться. Эдгар потерпел крах, не сумев добиться от Мигеля ни единого крика, и она гордилась испанцем. С самого начала разлада Келли с двоюродным братом их отношения день ото дня все больше ухудшались.
Келли послала домой еще одно письмо. В нем она написала отцу обо всем случившемся и поставила ультиматум: либо он забирает ее с Ямайки, либо она сама садится на корабль, плывущий в Европу. Это была чистой воды бравада, и она это знала, но в то же время это был единственный способ добиться возвращения в Англию. Ее влекло к этому надменному и гордому испанцу, и она терзалась, зная, что когда-нибудь с ним окончательно расправятся. Как этого избежать, если он сам, казалось, стремился к своей гибели? А она просто не хотела быть здесь и видеть, как он умрет.
Еще одно письмо она написала брату Джеймсу на его адрес в Йорке на случай, если отец не получит ее послание. Теперь оставалось только ждать, но не слишком долго. Кто-нибудь из них должен ей ответить, или она сама станет принимать решения, если они оставят ее здесь, открестившись от нее.
— Мигель, — настойчиво позвала она, направляясь к испанцу.
Мигель продолжал молчать, и Келли закусила губу. Он ни за что унижал ее, и это выражалось в его внезапном бунтарстве. Он обвинял ее в случившемся точно так же как обвинял Эдгара. Ну как его не понять? Любой человек имеет свой предел, и Мигель, возможно, дошел до своего. Девушка в последний раз взглянула на Мигеля, опустила голову и, прежде чем уйти, тихо сказала:
— Мне очень жаль.
Тяжесть в груди и желание заплакать были так сильны, что Келли развернулась и помчалась к дому.
Сверкающие кошачьи глаза жадно пожирали ее, пока она убегала все дальше, но Келли никогда так и не узнала об этом.
Глава 17
Келли узнала эту страшную новость за ужином.
Эдгар полностью игнорировал двоюродную сестру. Он не смотрел на нее и не разговаривал с ней, зато вел с отцом оживленную беседу о прилегающих к их владению землях. Отец с сыном, заинтересованные в приобретении этих земель, обменивались мнениями, а Келли слушала их бойкий диалог вполуха — ее ничуть не интересовало, будет ли “Подающая надежды” процветать, или сгорит в огне. Девушка могла думать только о Мигеле, о его презрении и горящем взгляде, полном ярости и гнева. Однако пристальное внимание Келли привлекло вскользь брошенное кузеном замечание:
— Я бы все же предпочел еще какое-то время подержать его на плантации, отец.
— Для чего? Чтобы убить? — угрюмо буркнул Себастьян.
Келли посмотрела на обоих. Эдгар досадливо поморщился; его лицо выражало огорчение, как у ребенка, у которого отняли игрушку. Келли почему-то сразу же подумала о Мигеле. Она отщипнула маленький кусочек хлебного мякиша, чтобы скрыть дрожь в руках, и настороженно ждала продолжения.
