Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа - Гортнер Кристофер Уильям

Глава 10

В сентябре мы собрались на пьяцце Святого Петра – провожать Хуана в Испанию.

Папочка обеспечил его так, будто Хуан был миропомазанный король. Его сопровождали три сотни человек, а багаж составляли одежда на все сезоны, ковры, посуда, кувшины, гобелены. Все это погрузили на телеги, а на специальной галере везли десять белых жеребцов из Мантуи, хотя считалось, что испанцы выводят лучших лошадей в мире.

В Sala Reale Хуан встал на колени, чтобы поцеловать туфлю папочки. Наш отец не скрывал слез.

– Не урони чести нашего семейства. В седле всегда надевай перчатки – наш народ любит красивые руки. Будь учтив по отношению к их католическим величествам и нежен со своей женой – она из благородной семьи.

– Может быть, отцу следовало бы сказать: «Не обходись с ней, как привык с твоими шлюхами», – прошептал мне на ухо Чезаре, когда Хуан двинулся в нашу сторону.

Тот отрастил роскошную бороду и стал похож на сатира с фрески, который слишком рано вкусил слишком много. Когда он без особого чувства обнимал Чезаре, мне пришлось отгонять от себя жуткое воспоминание о нем с Джулией.

– Не буду тебя просить, чтобы ты скучал по мне. – Хуан отстранился от него.

Чезаре улыбнулся:

– Ты хорошо сказал, потому что мне бы не хотелось лгать тебе в ответ.

Хуан повернулся ко мне. Царапнул бородой по моей щеке и прошептал:

– Мы не можем вечно хранить твою immacolata [36], сестра. Думаю, теперь ты знаешь, как наилучшим образом угодить твоему мужу.

Я отпрянула от него, а он ухмыльнулся. В чертах его лица читался намек на нечто непристойное.

– Плитку из Севильи, как та, что в апартаментах папочки, и телячью кожу, буду тебе очень признательна, – громко сказала я.

– Плитку и телячью кожу, – повторил Хуан.

Он пошел туда, где в ожидании стоял папочка, собираясь проводить сына к его свите. Среди провожающих я увидела Джема, кипевшего бессильным гневом. По требованию папочки и условиям его ссылки в Рим он должен был остаться здесь.

– Что этот идиот сказал тебе? – прорычал Чезаре.

– Ты слышал, что я ответила, – весело проговорила я, хотя губы Хуана все еще жгли мою щеку. – Он спросил, не нужно ли мне что-нибудь прислать из Испании.

Резные двери Апостольского дворца распахнулись. С пьяццы донесся рев: люди, подогретые бесплатным вином, вливались с прилегающих улочек, залезали в фонтаны.

– Прощай, брат, – пробормотала я. – Надеюсь, мы больше не увидимся.

Осень принесла бури и дурные предзнаменования. В Сиене статуя Девы Марии плакала кровавыми слезами. Во Флоренции доминиканский монах по имени Савонарола предвещал с кафедры, что некий Завоеватель освободит Италию, даже не доставая меча. В нашем Вечном городе из сгущающихся туч землю поражали молнии: они попадали в шпили, ударили в старую Ватиканскую базилику, отчего часть ее обветшалой крыши обвалилась, а это еще больше ухудшило настроение папочки. Теперь ему пришлось изыскивать необходимые средства для починки крыши, и ремонт его апартаментов в очередной раз откладывался.

– Со времени отъезда Хуана он подавлен, у него сплошные проблемы, – вздохнула Джулия со своего удобного кресла во дворике.

Мы с Адрианой сидели на стульях под колоннадой, вышивали салфетки для монастыря Сан-Систо, в котором я обучалась. Мы потели в наших платьях. Грозы могли швыряться градом и проламывать крыши, но жара не спадала. Воздух был душен, влажен, вызывал страхи перед неминуемым смертельным поветрием.

– Даже кардиналы курии набрались храбрости и упрекают Родриго в возвышении Чезаре.

Она сделала паузу, чтобы убедиться, что мы слушаем.

– Понять не могу, против чего они возражают, – срывающимся голосом сказала я. – Чезаре – кардинал Валенсии вот уже больше года.

Джулия, обнажив шею, провела рукой по горлу:

– Вот против этого они и возражают, потому что церковный закон запрещает возведение в кардинальский сан незаконнорожденного сына. Один престарелый кардинал Коста, кажется, удовлетворился декретом Родриго, в котором утверждается, что Чезаре – сын Ваноццы и ее первого мужа, но остальные требуют лишить его сана. Узнав об их планах, его святейшество пригрозил назначить столько новых кардиналов, что вся Италия станет подотчетна одному ему. – Она рассмеялась. – Можно только порадоваться тому, что кардиналы не знают о другом тайном эдикте Родриго, подготовленном по настоянию Чезаре. В этом эдикте утверждается, что Чезаре – Борджиа.

Мне хотелось швырнуть в нее вышивкой, призвать молнию, чтобы поразила ее на месте. Точно такие же чувства возникли и у Адрианы: она смерила Джулию испепеляющим взглядом.

Джулия ничего не заметила.

– И словно этого мало, из Испании дошли слухи, что Хуан так и не удосужился стать настоящим мужем своей жене. Вы можете себе представить такое? Бедняжка томится вот уже больше месяца, а он проводит время со своими новыми друзьями, для развлечения побивая камнями кошек и собак.

При упоминании имени Хуана я стиснула зубы. Он явно ничего не сказал Джулии о той ночи, и она пребывала в счастливом неведении о моей осведомленности.

– Он оправдывает опасения Чезаре, – продолжала Джулия. – Уже потратил все свои деньги, и ему пришлось просить доступа к доходам герцогства, в чем королева Изабелла ему отказала. Прислала Родриго письмо с условиями, на которых герцогство останется за Хуаном.

Пяльцы с вышивкой задрожали в моей руке.

– Dio mio, ты хоть когда-нибудь слушаешь себя? – не выдержала Адриана. – Эти постоянные претензии и знание частных дел его святейшества. Неужели ты думаешь, что делаешь нам честь? Думаешь, нам приятно видеть, как ты в презрении попираешь и свой брак, и жалкие остатки своей репутации заодно?

Джулия побледнела. Я с трудом подавила удовлетворенную улыбку. Джулия с Адрианой и прежде не очень дружили, но сегодня Адриана в первый раз высказалась столь определенно. Джулия на какое-то время потеряла дар речи, а когда обрела его, не смогла скрыть ярости:

– Да как… как вы смеете говорить мне такие гадости?!

– Кто-то ведь должен тебе сказать! И потом, я сказала одну только правду.

– Никакая это не правда! – Джулия в гневе вскочила на ноги. Мой Аранчино, лежавший в тени у фонтана, вытянул лапку, показывая коготки. – Мне плевать, что обо мне говорят! Чернь ничего не знает о высших узах, связывающих меня с его святейшеством.

– Ой ли? – Адриана смерила ее взглядом. – Я готова биться об заклад, в этом городе не осталось ни одного человека – знатного рода или низкого, – который не знал бы об этих так называемых высших узах.

Джулия посмотрела на меня. Я стиснула зубы. Еще не пришло время бросить ей вызов открыто, и я опасалась, что она может почувствовать произошедшие со мной перемены. Пока что она ничего не заметила, но только потому, что не считала меня способной что-либо скрывать. Как долго мне придется молчать?

– А ты – такая целомудренная и самодовольная! – зло проговорила она. – Ты тоже поддерживаешь эту клевету на меня? А ведь я была тебе как сестра. Или ты только делаешь вид, будто мы с тобой друзья, потому что тебе отец так приказал, хотя на самом деле ты меня ненавидишь, потому что хочешь, чтобы он целиком принадлежал тебе?

Я посмотрела ей в глаза. В первый раз я не смогла скрыть свою ненависть. Видимо, она увидела это, но все равно тряхнула головой, словно мое чувство не имело никакого значения:

– Родриго любит меня. На твоем месте я бы имела это в виду, потому что теперь, проводив Хуана в Испанию, он не имеет выбора, как только удовлетворить просьбу Джованни Сфорца позволить ему увезти тебя в Пезаро в конце года. Он твой муж и имеет на это право, – добавила она. – И даже его святейшество не может ему отказать.

Я замерла. Неужели Джулии известна моя тайна? Я делала все возможное, чтобы никто ничего не узнал. Пантализея научила меня скрывать кровь, используя впитывающую материю, которую потом мы сжигали в жаровне, и как душиться, чтобы скрыть слабый запах. Пантализея заверила меня, что первое кровотечение – самое сильное, но со временем они ослабевают. Если не считать пугающую силу болей в животе, никаких других неудобств я не испытывала. Но в последнее время у меня появилась тупая боль в грудях, и я отметила их медленный рост, что и скрывала с помощью множества новых платьев, будивших зависть Джулии. Она все время спрашивала, зачем мне столько нарядов. И теперь я сидела в одном из этих платьев на стуле, страшась обвинения в том, что я лгу всем, включая и папочку, поскольку скрываю свою женскую зрелость.