– Вам это так просто не сойдет, – выдохнула я. – Говорю вам как инфанта Кастилии.
Он наклонил голову:
– Мы предложили Испании помощь в трудные времена. Не хотите – что ж, так тому и быть. Фландрия вынуждена выбирать, и мы сделаем свой выбор.
Прежде чем я успела ответить на его скрытую угрозу, он открыл дверь.
– Приятного вам вечера.
Безансон вышел. До боли закусив губу, я развернула письмо матери и заставила себя прочесть, не упуская ни слова. Казалось, она стоит рядом со мной, точно каменная статуя. Как я и предполагала, в письме она высказывала все, что думает о принце, перешагнувшем допустимые границы. Мне захотелось порвать письмо на клочки, хотя я понимала, что к подобному ответу вынудил ее Безансон.
Вошла Беатрис. Судя по ее бледному лицу, она все слышала.
– Принцесса, я могу чем-то помочь?
– Да, – кивнула я. – Иди и попробуй выяснить, когда Филипп собирается вернуться.
Она выскользнула за дверь. Аккуратно свернув письмо, я положила его на стол и подошла к окну. День клонился к вечеру, заходящее солнце отбрасывало золотые лучи на воды Нете, живые изгороди и цветочные клумбы в саду. Я была не настолько наивна, чтобы полагать, будто Безансон не расскажет Филиппу о нашей ссоре раньше меня, но знала, что он все равно ко мне придет. Он придет, и я попрошу его отослать этого мерзавца прочь. Я не смогла бы больше жить с Безансоном под одной крышей. Ему следовало уйти, хотя бы ради здоровья нашего еще не родившегося ребенка.
Вернулась Беатрис с известием: Филипп действительно уехал на прогулку верхом, но взял с собой лишь нескольких слуг и должен вернуться к ночи. Весь остаток вечера, несмотря на попытки фрейлин меня отвлечь, я ждала. Сорайя и Беатрис принесли ужин, но я лишь поковыряла еду, глядя на дверь каждый раз, когда в коридоре слышались шаги. Я снова послала Беатрис на разведку, и она, вернувшись, сообщила, что Филипп недавно приехал и ушел в свои покои.
– Наверное, переодевается, – сказала я.
Взяв брошенное вышивание, я принялась за работу, с нетерпением ожидая его прихода. Механические часы на камине с мучительной медлительностью отбивали каждый час. К полуночи я поняла, что сегодня он со мной видеться не намерен. Впервые мы не провели вечер вместе, будучи во дворце, и, когда фрейлины задули свечи и улеглись на тюфяках, я продолжала расхаживать по спальне, не зная, что и думать.
Раз за разом вспоминая слова Безансона, я начала предполагать худшее. Выбор, который он упоминал, мог означать лишь одно: Филипп перейдет на сторону Франции, заключив союз с врагом Испании назло моим родителям, чтобы подчинить их своей воле, а это принесет мне нескончаемые страдания.
Я накинула халат и надела туфли без каблуков. Донья Ана спала в отдельной комнате. Проходя на цыпочках мимо фрейлин в переднюю, я дала знак бдительной Беатрис, чтобы та оставалась на месте.
Быстрым шагом я прошла через погруженный во тьму дворец, встречая по пути лишь заблудившихся собак, дремлющих в нишах придворных и ночную стражу. У дверей в покои Филиппа я остановилась. Свечи в небольшой передней не горели, огонь в камине угасал. Пажа, который обычно спал там на случай, если Филиппу вдруг что-то понадобится посреди ночи, нигде не было видно.
Я облегченно вздохнула. Пусть Филипп выскажет все, что накопилось у него на душе, а я терпеливо его выслушаю, зная, что в передней никто не ловит каждое наше слово. Я не сомневалась, что мне удастся одержать победу. Архиепископ, несмотря на все его коварство, вряд ли мог сравниться с встревоженной беременной женой.
Дверь в его спальню была приоткрыта, внутри мерцали огоньки свечей. Меня охватила жалость. Он тоже бодрствовал, вероятно не в силах заснуть, страдая, как и я, не зная, что…
Послышался приглушенный смех. Я оглянулась: может, паж все-таки там, развлекает в углу какую-то гостью? Снова раздался взрыв смеха, а сразу за ним – хорошо знакомый голос:
– Тихо, шлюшка. Весь дворец перебудишь.
Я застыла как вкопанная. Пол под ногами покачнулся. Положив руку на засов и не вполне понимая, что, собственно, делаю, я толкнула дверь, и та повернулась на хорошо смазанных петлях.
Прямо передо мной стояла кровать Филиппа, занавески из серебристо-голубой парчи были отдернуты. Перед моими глазами возникли смятые белые простыни, а затем разбросанная по полу одежда. Я уставилась на перевернутую белую атласную женскую туфлю. Все звуки как будто исчезли. Охваченная леденящим ужасом, я подняла взгляд.
Канделябр на буфете отбрасывал на стену тень лежащих в постели тел. Мне бросились в глаза торчащие по обе стороны от ягодиц Филиппа мясистые ляжки и поджатые пальцы ног с красными ногтями. Я отчетливо видела, как напрягаются мышцы его спины по мере того, как он увеличивал темп, с силой входя в лежащее под ним тело.
На меня вновь тошнотворной волной обрушились звуки – стоны, повизгивания, шлепанье кожи о кожу и женский голос, раз за разом повторявший:
– Oui, mon coeur, oui, oui, oui…[17]
Издав хорошо знакомый мне хриплый стон, Филипп выгнулся дугой, вздрогнул и обмяк. Белые ляжки под его прекрасным телом раскинулись по матрасу. Он перекатился на спину, забросив руку на лоб и изогнув губы в удовлетворенной улыбке. Женщина, наполовину заваленная кучей подушек у спинки кровати, рассмеялась. Тряхнув большими грудями с синими прожилками, она откинула с лица спутанные льняные волосы и села.
Взгляд ее упал на меня, и она судорожно вскрикнула:
– Mon Dieu![18]
– Что такое? – усмехнулся Филипп. – Мало тебе, ненасытная шлюха?
Он огляделся вокруг. Я смотрела прямо на него, на его все еще напряженное влажное мужское достоинство. На глазах у меня выступили слезы.
– Господи, – прошептала я и, пошатываясь, направилась обратно в переднюю.
Позади меня возникла суматоха. Послышался резкий приказ Филиппа: «Вон отсюда!» – затем шлепанье босых ног по полу. Я прижала кулак ко рту, сдерживая крик душевной боли. Женщина пробежала мимо меня, прижимая к себе платье, нижнее белье и белые туфли.
Я не знала, кто она. Возможно, я не раз встречала ее в галерее или в зале, даже не догадываясь, что она делит постель с моим мужем.
Услышав за спиной шаги Филиппа, я развернулась. Он успел набросить на плечи красный халат.
– Моя инфанта, я… – Вид у него был словно у нашалившего мальчишки.
– Как… как ты мог? – услышала я собственный голос, показавшийся мне чужим. – Как ты мог так поступить со мной?
– Я вовсе не хотел тебя обидеть, – смущенно пробормотал он. Его руки висели по бокам, и он даже не пытался ко мне прикоснуться. Я вдруг подумала – не пахнут ли его пальцы этой женщиной? – Просто… слегка позабавился. Ничего особенного.
