Если бы она была из овцеводов, она закричала бы, ужаснувшись его виду.
– Эта вещь рассчитана на человека гораздо меньше меня ростом, – заметил Данте. Он поглаживал шелковую подкладку, а потом натянул плащ, и под туго натянутой материей обрисовались округлости его мышц.
– Это не мужской плащ, он мой, – призналась Глори. Почему ее сильный голос прозвучал так пискляво, она не знала. Она вдруг почувствовала себя маленькой, хрупкой и раздраженной. – Это часть моего костюма для роли мадам Боадечии. Я надеваю его для первого выхода и уже на сцене распахиваю, чтобы привлечь всеобщее внимание.
– Ты доставляешь зрителям удовольствие, открывая то, что под плащом? – тихо спросил Данте, многозначительно посмотрев на корсет.
– Нет! Да! То есть я имела в виду… – От волнения она глотнула воздуха и еще больше смешалась. Уже давно она стала испытывать одновременно страх и отвращение к арене в каждом своем выступлении. Как ни претила ей необходимость ломаться перед толпой и постоянно улыбаться, все же этого невозможно было избежать, от этого зависел успех ее простеньких фокусов.
– Я имела в виду, что корсет чем-нибудь прикрывается… каким-нибудь украшением.
– Значит, поверх него надевают украшения. – Данте многозначительно кивнул, поглаживая подкладку плаща.
– Что-то вроде этого. – Глори почувствовала, как по ее коже разлилось тепло при мысли, что шелк, который ласкала рука Данте, обычно облегал ее голые ноги.
Она попыталась отмахнуться от услужливого воображения, но поймала себя на нежелании расставаться с Данте. Она помогла ему с английским языком и дала плащ, чтобы он мог укрыться, хотя и не очень верила, что он боялся встречи с овцеводами и что это уж никак не зависело от его одежды. В конце концов он мог разыскать Мод в городе и взять у нее обещанные покупки. А потом ей придется опять искать конюха, что было, разумеется, единственной причиной ее тревоги.
– Ты был бы не против, если бы я заботилась о тебе? Она сразу поняла, что ей не удалось поймать его на удочку столь неожиданным предложением помощи.
– Мне кажется, что я не успею пройти две площадки, как ко мне тут же пристанут. – Он без улыбки смотрел на Глори изучающим взглядом, а его пальцы тщетно пытались стянуть борта плаща на своей широкой груди. – Я не уйду со своего поста, Глориана, я буду заботиться о… твоих лошадях и охранять всех. Клянусь тебе.
Глори отметила для себя какой-то подвох в его словах.
– Охранять всех? – прошептала она.
– Всех.
Все в ней возликовало от его обещания. Правда, он говорил больше об охране ее лошадей. А внутренний голос, укорявший ее за то, что она совсем потеряла голову, был предательски слаб. Теперь он будет с нею каждую минуту из предстоявших двух недель. Ни один мужчина не волновал ее так сильно, как этот невесть откуда взявшийся полуприрученный защитник, завернувшийся в плащ. У нее не оставалось никакого сомнения в том, что он сможет защитить ее хоть от целой армии.
Он, разумеется, был честен, обещая бдительно ее охранять, в этом она не сомневалась.
– Теперь тебе пора перестать говорить о том, что ты боишься овцеводов.
– Мод будет расстроена, узнав, что я нечаянно… выболтал секрет, – огорченно проговорил Данте.
При этом он сделал очередную ошибку, на этот раз в слове «выболтал».
– Не цепляй ты окончание «-eth» к чему попало, – укорила она его. – И кроме того, Данте, я ведь совсем не глупа. Я понимаю, что меня могут ждать большие неприятности, и благодарна тебе за готовность мне помочь. Но я по-прежнему не намерена расставаться со своим зеркалом, что бы ни обещала тебе Мод.
Мод мне ничего не обещала. Тебя же, Глориана, я мог бы только просить о том, чтобы ты отдала era мне по собственной воле.
Его приглушенный, но такой звучный голос подкупал ее своей мощью. Он смотрел на нее прищурившись, и в его глазах полыхало пожиравшее его пламя желания.
– Я только хочу взглянуть на это ранчо, – прошептала Глори.
– Я не понимаю, Глориана, что такое «ранчо».
Его вопрос захватил ее врасплох. Кажется, уже половина населения либо поселилась на ранчо, либо намеревалась это сделать. Страна наводнялась иммигрантами, жаждавшими получить свободные государственные земли и сделать себе состояние, а иностранный акцент Данте подсказал ей, что он тоже мог бы стать фермером-поселенцем.
Чего уж больше – она слышала, что даже цирковой народ лелеял мечты о том, чтобы заняться фермерством. Ни один цирковой сезон не кончался без того, чтобы кто-нибудь не заявлял о намерении навсегда отцепить свой вагон от циркового поезда и пустить корни на каком-нибудь небольшом клочке земли, где можно будет собственными руками выращивать урожай, иметь свой кусок хлеба и не волноваться за успех очередного представления. Глори никогда не могла спокойно слышать о томительных планах-мечтах без растущего желания расплакаться. От своей матери она постоянно слышала, что настоящий артист цирка скорее умрет, чем обратится к оседлому образу жизни.
– Ранчо – это земля и трава, где выращивают коров, – объяснила, как умела, Глори.
– А! – Данте окинул ее оценивающим взглядом. – Так, значит, ты вроде пастуха!
– Уверяю тебя, вовсе нет!
– А вот и да! – Лицо Данте приняло такое обиженное, такое страдальческое выражение, которое бывает у мужчин, искренне уверенных в том, что ни одна женщина не может сравниться с ними в уме, знании и опыте. – У тебя есть ранчо. Значит, ты должна быть пастушкой.
– – Мне еще не приходилось встречать человека, с такой скоростью делающего умозаключения, – ворчливо заметила Глориана. – Ты только этим и занимаешься с первой минуты.
– Я?.. Да нет, просто когда я что-то новое узнаю, всегда тщательно обдумываю и стараюсь сделать наиболее правильный вывод. Не люблю неожиданностей и больше всего ценю здравый смысл.
– Вот как ты рассуждаешь… Но я никогда не рассчитывала на то, что унаследую что-то от отца.
Глори вдруг показалось, что его глаза будто сказали ей: «Я тоже». Нет, наверное, это только показалось. Они снова принялись спорить.
– Ты спешишь предъявить свои права на неожиданное наследство вопреки предупреждению о том, что тебе лучше держаться подальше… Слишком смело для женщины. – Данте нахмурился.
– Да, я действительно достаточно самоуверенна, – независимо пожала плечами Глориана. – Мне просто хочется увидеть это ранчо. Оно всегда вызывало во мне любопытство.
– По-моему, женское любопытство может здесь обойтись очень дорого.
Она не ожидала от него такой проницательности. Он заставил ее находить самые веские доводы, делающие такой непреодолимой ее тягу к ранчо. Глориане еще не приходилось ни с кем это обсуждать, кроме Мод.
