Тороп водил по сторонам глазами, оглядывая жилище незнамое и его обитателей. Изба была построена по словенскому обычаю, непривычно для Торопа. В земле вятичей строили иначе: стены лепили из красной глины, скрепленной для прочности ветками, пол и полати выглаживали желтым песком – земля, хранящая память о поколениях предков, много лет ее топтавших и прахом земным сделавшихся, и от скверны защитит, и тепло сохранит. Новгородцы больше доверяли дереву, даже полы досками настелили. Верно, любо было новгородцам, чтобы ветер, живущий в паруссах их ушкуев и насадов, путался бородой в ногах у людей.
Рубленые из дубовых бревен стены были ровно размечены моховыми жгутами. Со стен на Торопа с презрительным равнодушием силы взирали боевые топоры, щерились наконечниками пучки сулиц и стрел, перевязанных накрест ремнями, выпячивали крутые бока красные щиты.
Под узорчатыми лавками, хитро загнанными в пазы, помещались различные укладки: лари, коробья, кубелы.
А из красного угла, с полки, на которой во всех славянских избах батюшка Род живет, за мерянином внимательно наблюдали всевидящие, мудрые глаза неведомого Бога. Небольшой масляный светильник тускло освещал человеческий лик, на золоте писаный, золотым сиянием окруженный. Входящие в избу обращались в красный угол с поклоном, и Тороп на всякий случай тоже поблагодарил неведомого хранителя боярского очага за оказанное гостеприимство.
Кругом гомонил, копошился со своими заботами народ, но Тороп не приметил среди обитателей избы ни дряхлых стариков, ни баб, ни ребятишек. Только взрослые мужчины – крепкие парни с каменными шеями и широкими, как коромысло, плечами да матерые мужи, с чьих лиц опыт безжалостным резцом стесал все надежды и заблуждения юности. То была чадь боярская, дружина, нынешнего Торопова хозяина новгородца Вышаты Сытенича.
А и хорошо живут люди боярские – сытно, вольготно. Изба просторна на диво: дома у Торопа семерым тесно приходилось, а тут человек двадцать помещается, и всем хватает места, даже его, холопину хворого, не побрезговали в тепле положить. Тороп, правда, за это благодарить не собирался: когда хозяин о рабах заботится, он о своем благе печется. А о добре Вышата Сытенич заботиться, видать, умел, и серебро звенело не только на боярском поясе. Пошлют ему боги хороший торг в хазарской земле, еще больше серебра привезет. Пусть привозит! Торопу с ним не по пути. Надо матушку из неволи выручать, да и Булан бею долги отдать не мешает.
На соседней лавке двое молодых парней тешились какой-то диковинной игрой – переставляли по размеченной белым и черным доске резные чурбачки, снабженные шпеньками. Еще несколько человек пристроились рядом, наблюдая.
В изножьи Торопова ложа удобно расположился муж лет шестидесяти с лишком, рубленный в боях воин, чье лицо изуродовали шрамы. Он то и дело вытирал рукавом рубахи обильно потеющую от печного жара лысину и от большого сочувствия к игрокам шевелил своим мясистым носом, поросшим бородавками, точно жабья спина.
Один из игроков, краснолицый, дебелый детина, на доску почти не глядел: позевывал, почесывал круглый живот, обтянутый тонкой тканью рубашки, или принимался играть с топориками-амулетами, привешенными к крученой серебряной гривне, плотно обнимавшей его шею.
– Что ты, Белен, все гривну свою гладишь, – неодобрительно заметил пожилой муж, – смотрел бы лучше, как ее сберечь! Талец вот-вот князя твоего в полон возьмет!
Противник Белена, невысокий чернявый парень, спрятал улыбку в усы, подобно тому, как кот скрывает в мягкой лапке свой коготь. Белен улыбки не заметил, отвечал надменно:
– Где же Тальцу полонить моего князя, когда у него остались лишь копейщики-рядовичи, мужики-лапотники, а у меня вся дружина цела – и ладьи, и кони!
Старый воин развел руками:
– Лапотники-то они лапотники, но если простой копейщик пройдет невредим через поле, то и воеводой станет!
Белен ничего не ответил на это. Он уселся поудобнее, растекшись по лавке, точно оладь по сковороде, потянул носом воздух, да и скривился:
– Что-то в нашей избе вонь стоит, как в отхожем месте! – сообщил он зрителям. – Дядька Нежиловец! – окликнул он старика. – Долго ты еще над холопом драным сидеть собираешься? Он, пойди, подох уже, смердит-то как, а ты и не заметил!
Некоторые парни рассмеялись шутке, сочтя ее удачной. Тороп почувствовал, как в виски застучала гневная кровь, и сами собой сжались кулаки. Хорошо, вовремя опамятовал, что слишком слаб – получать зазря зуботычины, и лишь губу закусил от обиды. «Как же, дождетесь моей смертушки», – подумал он.
Дядька Нежиловец отозвался беззлобно и неторопливо:
– Смердеть ему положено, потому как смерд. Пожил бы ты, как он, с ползимы в яме грязной, сырой, да с десятком других бедолаг, тоже не благоухал бы! А сидеть я здесь буду, покуда боярышня велит. Муравушка у нас девица разумная, дурного не прикажет. Поди, разбирается – кто жив, кто нет. Недаром ее мать, боярыня Ксения, успела ей всю ромейскую науку о хворях людских передать. С Божьей помощью Муравушка и этого Драного Лягушонка на ноги поставит.
– Да уж! – осклабился Белен. – Сестрица бы всех вшивых да гнойливых в избе собрала да пряниками кормила! Хорошая кому-то достанется жена. Все имение отцово и мужнино на ветер пустит!
– А тебе-то что, Белен? – спросил старый воин. – Али боишься, что стрый Вышата тебя обделит?
«Вот оно что, – подумал про себя Тороп. – Стало быть, этот Белен – сын боярского брата. Да оно и видно, вон он какой сытый, гладкий, весь аж лоснится, как зверь в начале зимы, серебром пальцы тешит. Одно слово – Белен».
Хотя боярскому племяннику вряд ли понравились слова старого воина насчет наследства, вида он не подал.
– Да что мне бояться, – протянул он равнодушно. – Знаю, как бы там ни было, а отцово добро мимо моих рук не пройдет. Сестру только жалко.
– С чего бы это? – поинтересовался дядька Нежиловец
– Молодая она, жизни не знает. Возится день-деньской со всякими голодранцами. Думает, спасибо скажут. Как же, жди больше!
– Что-то не пойму я тебя нынче, – нахмурился старый воин.
– А что тут понимать-то! Слухи по городу идут про потворства сестрины. Люди разные, и всякое потому говорят.
– И что же твои люди говорят?
– Совестно повторять, – с загадочным видом начал Белен. – Только бают в городе, что не от светлых богов сестрице ее искусство дано, дескать, не может девка, три года как из рубашки выскочившая, такой мудростью владеть, стало быть, дело здесь нечисто!
– И в самом деле, – согласился дядька Нежиловец, – подобные речи слушать, и уж тем более вслух произносить не след. Да только люди здесь ни при чем. Это волхву новгородскому Соловьише Туричу лукавый нашептывает, а он те речи по городу разносит. Он еще про боярыню Ксению подобные байки плел, радовался, бес, когда ее не стало, а уж после того, как Муравушка воеводу Асмунда, посадника княжьего, от грудной хвори излечила, и вовсе словно одержимый сделался. Пережить не может, старый, что Слово Божье куда лучше его поганого волхования хвори уговаривает, вот и плетет невесть что. А в речах одна лжа!
– Я слыхал, старый Соловьиша не только на нашу боярышню, но и на отца Леонида, и на всех христиан напраслину возводит, лжу творит! – подал голос один из парней, белоголовый и белобровый, с наивным, совсем еще детским лицом. – И куда только посадник смотрит!?
– Ну ты, Путша, нашел, у кого заступу искать! – вступил в разговор еще один молодой гридень, длинный и тощий, как половинка ивового прута. – Да Асмунд, воевода, даром что у нашей хозяйки молодой лечился, так же, как его воспитанник великокняжеский, прежних богов ох как чтит! Он скорее волхву поверит, чем нам. Как не станет старой княгини Ольги, у христиан совсем никакой поддержки не будет!
Хотя парень, судя по всему, говорил о наболевшем, и его слова были встречены одобрительным гулом, дядька Нежиловец недовольно нахмурился.
– Тоже мне ревнитель веры сыскался, – сердито проворчал он. – Ты, Твердята, князя-то нашего с волхвом не ровняй. Разница между ними такая же, как между Перуном и Велесом. Святослав – сокол, и мысли у него высокие: о славе воинской, о величии земли нашей. А у старого Турича лишь о том, где что побольше урвать! И о вере православной плакать нечего. Видел бы ты, что творилось в Новгороде лет этак пятнадцать назад. Тогда, кроме отца Леонида и боярыни Ксении, христиан можно было по пальцам перечесть. А теперь по соборным праздникам в храме свободного места не найти. Ну, почитает князь Перуна. Дальше-то что? Слыхал, что отец Леонид говорил. Придет день – засияет свет Христов по всей Русси!
