Ворота поддались быстро, они рухнули с глухим звуком, взбивая пыль. Русские ворвались в град. Их встретили ополченцы, без брони и шеломов, с топорами и рогатинами вместо мечей и сабель — мирный посад, растерянный и злой одновременно. А где же ошельское войско, где дружинники? Святослав закрутил головой. Да вон же они, затворились в детинце[3], бросили свой люд на растерзание, а сами засели за новыми крепкими стенами внутренней городни.
«Тянут время! Значит подмога будет, может, совсем рядом!» — пришла страшная догадка.
— Град надобно взять, нельзя медлить. И людей своих сберечь нужно! — проорал Святослав скорее себе, чем своим кметям.
«Жги! — яркой вспышкой ткнуло в голову. — И ветер тебе в помощь!»
— Детинец жечь! — отдал приказ Святослав.
— Ты что ж делаешь⁈ — забываясь, что пред ним князь, заорал на ухо подоспевший Еремей. — Меня за глупость ругал, а сам…
— Выкурить их надобно, подмогу они ждут. В ловушке окажемся, — кинулся растолковывать Святослав.
— Да ветер же какой дует, ветер! Сгорим вместе с ними. Дурни наши уж добро грабить кинулись, — Еремей указал на врывающихся в дома ратных. — Нельзя того…
Поздно, приваленный к подножию детинца стог соломы вспыхнул высоким зловещим столпом. Детинец занялся, огненные шары полетели на крыши домов. Ошель сгорал сухой былинкой. Теперь Святослав мог представить каков там ад, вот он, ад, сотворенный собственной рукой.
Трубы подали сигнал отступать, русские ратники, кого пламя не застало в огненной ловушке, спешно кинулись к выходу. Туда же в пролом вместо былых ворот бежал булгарский люд — женщины с младенцами на руках и детишки постарше. Ополченцы продолжали оказывать сопротивление, пытаясь прикрыть бегство близких.
За градом мужей рубили без разбору, несчастных жен и детей хватали в полон, а город пылал, трещал, обращался в пепел.
Внезапно из клубов едкого дыма, топча своих и чужаков, вылетела на равнину булгарская конница. Это местный воевода, вырвавшись из огненного кольца, расчищал себе дорогу.
— Хватай! Хватай! Уходят! — заорали сразу с нескольких сторон.
Русские кинулись к своим коням, тот, кто был уже верховым, встал, закрывая дорогу. Завязалась рукопашная. Один за другим, булгарские воины начали падать в измятую траву, но все ж сгрудившийся вокруг своего военачальника малый «таран» расшиб преграду из русских щитов и копий. Остатки ошельской дружины во главе с воеводой, отчаянно нахлестывая коней, подались к лесу.
— Упустили! — со злостью хлопнул себя по бедру Святослав.
— Там это, — подступился к нему чумазый сотник Твердяй, напоминавший сейчас беса из преисподней, — мы по детинцу успели пройтись, — шмыгнул Твердяй носом, — нарочитая их чадь своих баб и детишек посекли, чтоб в полон не попали.
— То не наша вина, — огрызнулся Святослав. — Не моя.
Сверху начали срываться крупные капли дождя. То небо сокрушалась о неразумных чадах своих…
[1] Городня — деревянная крепостная стена, наполненная землей.
[2] Прясло — крепостная стена между двумя башнями.
[3] Детинец — внутренняя крепость.
3
На пристани ветер раскачивал огромные ладьи, что игрушечные, Волга гнала большие волны, перехлестывая их через борта. Частый дождь заливал все кругом — из огня да в полымя. Несчастные притихшие пленники жались друг к дружке под кронами прибрежных верб. Русичи спешно натягивали шатры.
«Ежели ветер не стихнет, корабли разобьет, западня захлопнется. Войско большое подойдет, наши дружины помяты, можем и не устоять, — Святослав с беспокойством смотрел на темно-синее грозовое небо, на сверкающие на полуночи тонкие стрелы молний. — Я не виноват, что они порезали своих! Тут или ты их, или они тебя. Так всегда было. Они Устюг что сухую былинку сожгли, так же, не лучше. Война».
— Полонян в шатры загнать и покормить! — гаркнул он, отирая лицо от небесной влаги.
— Княже, там, сказывают, остров есть. Вон там, шуя[1], — подступился сотник Твердяй, указывая сквозь хлеставший поток. — Туда бы перебраться, как у Христа за пазухой будем, тогда и передохнуть можно, а тут-то не надежно, хлопотно.
— Как чуть стихнет, и переберемся, — одобрил Святослав.
Три дня русские полки просидели на уединенном острове. Ветер стих, выглянуло солнце, река разгладилась, можно было плыть восвояси.
Корабли выстроились цепью, паруса распрямились, весла дружно погрузились в темную воду. Пленницы с тоской провожали родной берег, быстро скрывавшийся за окоемом.
Святослав с Еремеем после рокового штурма Ошеля почти не разговаривали, оба наделали ошибок, обоим было в чем упрекнуть друг друга, да и повиниться тоже было в чем. Владимирский воевода плыл на широкой насаде, чуть в отдалении от юрьевских. Волга гнала корабельный поезд к устью Оки.
Скоро к ним присоединится шаривший по Каме Воислав Добрынич, ростовский воевода, в задачу которого входило перетянуть внимание булгар на себя. Жив ли тот тертый сапог? Не сгубил ли вверенное войско?
— Булгары! — разорвало тишину.
Святослав невольно вздрогнул. Вот и ожидаемая столько дней засада. Наконец-то в Биляре проснулись. Большое булгарское войско показалось из-за поворота: конные и пешие ратники сгрудились вдоль выгнутого в сторону реки берега, а быстрокрылые ладьи спешно перекрывали дорогу по воде. Новая сеча была неминуемой.
— Исполчиться!!!
Трубный рев покатился мощными волнами, воины кинулись натягивать броню. Насада Еремея поравнялась с кораблем Святослава. Все же они были из одного теста, по одной мерке скроены, и сговариваться не пришлось. Воевода лишь кивнул лопатой бороды да повел густыми бровями в сторону пленников.
— Полон на борта расставляйте, — сухим голосом произнес Святослав.
«Бой начнется, полону все равно не жить», — успокаивал он совесть.
Жен и детей постарше потащили к краям. Полетела булгарская речь, о чем стенали несчастные, несложно догадаться. Там свои готовились дать последний бой, и у них были все шансы победить. Теперь их больше, чем находников, в разы больше, а корабли русичей тяжелобоки, нагружены добычей и полоном. Но цена победы — жизни тех, кто стоит на корме, обреченных полонянок и их детей.
— Играть громче! — рявкнул князь.
Загремели бубны, загудели дудки, трубы снова завыли, что быки на лугу.
— Весело идем! — подмигнул князю Твердяй.
— Весело, — мрачно отвечал Святослав, и тут его взгляд столкнулся с женским взглядом — карие очи опалили неприкрытой ненавистью. Красивая молодая баба, голова покрыта тонким дорогим убрусом[2] — не из простых, из нарочитых, видно ее муж не решился сгубить такую красоту, просто бросил в горящем граде, а, может, раньше погиб. Брови красавицы нахмурены, нос горделиво вздернут, на губах злая улыбка. Мгновение. И женщина прыгает за борт.
— Куда! — ахнули рядом воины.
Ее подруги испуганно уставились в черноту воды.
— Баб держи, держи баб!!!
Воины стали хватать женщин, чтобы те не повторили шаг отчаянья.
Святослав подбежал
