В это время появилась маленькая Эмили, которая, увидев Пруденс, схватила ее за рукав и стала жаловаться, что Эндрю дергает ее за волосы.
– Хорошо, мадам, – устало согласилась Пруденс. Лицо ее было очень бледным. Неожиданно девушка покачнулась и схватилась руками за стену.
– Так-то лучше, – заметила Анжела, не обращая внимания на нытье дочки.
В ту же минуту, бросив на пол корзину с бельем, Женевьева бросилась на защиту подруги. Девушка встала перед Анжелой и задиристо вскинула голову:
– Пруденс плохо себя чувствует. Ей необходимо прилечь!
Лицо Анжелы напряглось.
– Что вы сказали? Я не потерплю такого нахальства от…
Пруденс мягко взяла подругу за руку.
– Пожалуйста, Женевьева, успокойся. Со мной будет все в порядке.
– Нет, Пру. Ты не должна работать до изнеможения.
Лицо Анжелы покраснело, что было заметно даже под слоем пудры.
– Послушайте, девушка. Вы забываетесь! Я подозреваю, что именно вы плохо влияете на мисс Мун.
В этот момент, смахивая с губ остатки табака и хмурясь при звуках ссоры, в коридор вышел Эдмунд Бримсби. Женевьева бросила на него полный презрения взгляд. Она ненавидела этого человека от безупречного парика до кончиков изящных туфель, ей внушал отвращение весь его благообразный, хотя и несколько женственный облик.
– В чем дело?– недовольно спросил мистер Бримсби. – Только что Эндрю едва не сломал Эмили руку, – он говорил отрывисто и в нос, с интонациями, которым учат только в лучших английских школах. – Почему дети не занимаются?
– Как хорошо, что ты пришел, Эдмунд, – подошла к мужу Анжела. – Пруденс небрежно относится к своим обязанностям, и я боюсь, что ее вдохновляет вот эта уличная девчонка.
Женевьева почувствовала, как у нее от ярости сжимаются кулаки, но Пруденс взглядом умоляла подругу сдержаться. Девушке это удалось, правда, с большим трудом.
Эдмунд Бримсби откашлялся, явно раздраженный досадным сбоем в хорошо отлаженном механизме жизни его дома:
– Мисс Мун, дети нуждаются в присмотре. Пожалуйста, попрощайтесь с подругой и отправляйтесь к ним, – Анжела презрительно фыркнула, разочарованная такой мягкостью. Почувствовав это, Эдмунд постарался выглядеть более решительным: – Мисс Мун, я плачу вам хорошую зарплату и взамен хотел бы сотрудничать с вами.
Женевьева не могла больше сдерживать гнев, будучи не в силах стоять рядом и наблюдать, как оскорбляют подругу. Пруденс была совершенно беззащитна перед человеком, которого, если верить ее словам, любила, и его капризной тиранкой-женой.
– Вы хорошо говорите о сотрудничестве! – закричала девушка на мистера Бримсби. – Но Пруденс и так уже сделала гораздо больше, чем требует ее должность.
Эдмунд смерил Женевьеву холодным взглядом:
– А вы бы лучше уходили отсюда. Ваши грубые манеры совершенно неуместны в этом доме.
– Я груба? – еще больше разъярилась Женевьева. – Интересно, как же ведут себя благородные люди? А знаете ли вы, почему Пруденс так плохо себя чувствует?
– Женевьева, не надо! – взмолилась Пруденс. Однако та слишком рассердилась, чтобы остановиться.
– Потому что она ждет от вас ребенка. Если это, по-вашему, и есть благородное поведение, то уж лучше бы вы сами поучились у «грубых»!
После этой тирады в воздухе повисла напряженная тишина. Наконец, бледная, с трясущимися губами, заговорила Анжела:
– Это грязные сплетни.
Женевьева подняла голову:
– Миссис Бримсби, я уверена, что ваш муж будет все отрицать, но это не изменит правды. Пруденс опозорена, и негодяй должен ответить за это.
Пруденс заплакала, закрыв руками лицо.
– Убирайтесь отсюда, – раздраженно приказала Анжела. – Убирайтесь, или я прикажу вышвырнуть вас, – и она уже собралась позвать лакея.
Не обращая на нее внимания, Женевьева обняла дрожащую подругу.
– С тобой все в порядке? – Пруденс слабо кивнула. – Пру, я знаю, мне нельзя было вступаться за тебя, но я не могла просто стоять и смотреть, как они с тобой обращаются. Иди к себе и отдохни. Я скоро вернусь, – с этими словами Женевьева бросила на чету Бримсби взгляд, который сулил им крупные неприятности, если они вздумают обидеть ее подругу.
Покинув тихие красивые улицы, Женевьева направилась в грязный Ист-Энд, в лабиринт вонючих переулков и улочек, темных от плотно стоящих высоких зданий. Несколькими кварталами восточнее возвышалась Хокмурская церковь. Она была пуста: бедные – плохие христиане.
Мимо Женевьевы то и дело проезжали скрипучие повозки; громко кричали уличные разносчики, предлагая оставшуюся с утра не очень свежую рыбу и нераскупленные овощи. Женевьева с болью смотрела на выходивших на эти крики женщин. Многие из них были едва ли старше ее самой, но на худых бледных лицах уже лежал отпечаток горя и нужды. За юбку матери обязательно держались трое-четверо босоногих голодных ребятишек. На женщинах были старые платья и грязные фартуки.
Женевьева отправилась дальше, пытаясь подавить уже знакомое чувство тревоги. Она не хотела жить как эти создания, безнадежно загнанные в ловушку трущоб: кое-как перебиваться всю жизнь и умереть раньше времени от нужды, болезней и тоски…
Стараясь не замечать бедности вокруг, Женевьева свернула на Фартинг-Лэйн, в особенности грязный переулок, в конце которого стояло несколько обшарпанных домов. Почти посередине улицы находилась лавка ростовщика, орудовавшего на грани закона. Напротив – едва замаскированный под пансион публичный дом. Но самым отвратительным было то, что мясник вываливал отбросы прямо в сточную канаву. Говорили, что в Лондоне есть специальные санитарные повозки, однако, Женевьеве еще не приходилось видеть ни одной из них.
Тяжело дыша, девушка наконец приблизилась к отцовской таверне, над которой висела облупившаяся от времени вывеска с грубо нарисованным снопом ячменя, а завсегдатаями были работяги и бездельники, моряки и торговцы из порта. Неказистый кабачок каждый вечер собирал народ, потому что пиво было дешевым, кроме того, никто не возражал против азартных игр в задней комнате.
Женевьева поднялась наверх, в тесные каморки, где она жила с родителями и двумя братьями. Наконец-то можно освободиться от корзины и приготовиться нести куда более тяжелый груз ночной работы в кабачке. Пройдут еще долгие часы, прежде чем ей можно будет подняться к себе и лечь спать.
– Однако ты не спешила, дочка, – укорила Женевьеву мать.
– Я далеко ходила.
– Ну-ну. Ты пропустила ужин, а внизу уже вовсю стучат кружками.
Женевьева вздохнула. Судя по всему, придется довольствоваться пирожком с мясом, который они с Пруденс поделили в порту.
