Но такое случалось не часто, потому что у нас была счастливая семья. Папа был очень веселым, общительным человеком и осыпал нас своей любовью и многочисленными подарками, которые он привозил из долгих круизов в дальние страны. Мама же, нежнейшая натура, руководила всеми нами, включая и папу, твердой, но доброй и любящей рукой. Гай унаследовал от отца глаза и характер, светло-русые волосы и голубые глаза. У младшего же брата, Френсиса, были темно-каштановые волосы, с золотым блеском, глаза цвета топаза, а свою страстную натуру он унаследовал, как заявила бабуля Шеффилд, только от Чендлеров.
– Ты – атавизм, Лаура, – частенько говорила она мне. – Внешностью ты напоминаешь мою мать, твою бабушку Маргарет Дарнли Чендлер. Но, к сожалению, боюсь, – здесь она цокала языком и качала головой, – характер у тебя прадеда, сэра Саймона Чендлера, который, хотя я и любила его, действительно любила, был очень свиреп и имел необузданный характер. Боюсь, что у всех Чендлеров в крови есть что-то дикое. Хотя, к счастью, меня вовремя освободили от бремени таких непостоянных людей, как мои братья Найджел и Квентин, с их темпераментом, который передался им от сэра Саймона. Особенно, Найджелу. Никто никогда не оказывал ему открытого неповиновения, ты знаешь, кроме Мэгги и Драко, который сбежал в Гретна-Грин. Найджел ненавидел Драко и никогда не согласился бы на его брак с Мэгги. Какой это был ужасный скандал! Найджел пытался все замять, но об этом уже было столько разговоров… Тебе просто необходимо научиться сдерживать свои чувства, Лаура, дорогая, а то однажды они погубят тебя!
Я всегда прикусывала свой язычок, когда бабушка Шеффилд читала мне нравоучения, потому что обожала слушать ее рассказы. А если пыталась возражать, она хмурилась и прекращала рассказывать свои сказки.
Непонятно почему, но мое сходство с прабабкой Чендлер интриговало меня, и я иногда садилась на своего пони Калико Джека и ехала в Хайклифф Холл, чтобы получше изучить портрет прабабки, который висел в длинной галерее поместья. У нее были такие же волосы и глаза, но, приходилось констатировать, что она была гораздо красивее. У меня были темные прямые брови, опускающиеся по краям вниз; мой нос не был так прекрасно отточен как у бабки; рот был более благородным; упрямый подбородок, а сама фигура была скорее крепкой, чем изящной.
«Может, с возрастом стану красивее, – размышляла я, – как гадкий утенок, который превратился в прекрасного лебедя. Интересно, моя прабабка Чендлер в детстве была такой же простушкой, как и я?»
Так как мы с ней были похожи, я с полной уверенностью считала, что портрет должен принадлежать мне, а не висеть в Холле. Иногда я уже была готова украсть его, чтобы смотреть на него когда пожелаю. Но здравый смысл побеждал. И я ограничивалась редкими созерцаниями портрета, потому что не могла посещать дом так часто, как хотела.
Несколько лет назад, после того как дед Найджел был убит грязным контрабандистом, дядя Эсмонд унаследовал титул баронета. Это был мрачный, замкнутый человек, окруженный каким-то ореолом печали. Я часто слышала, как слуги шептались, что он находится под башмаком у жены и, мне кажется, разговоры велись не без основания. И тетушка Джулиана, и ее мать, моя бабушка Гвинет Уэлсли Прескотт Чендлер (теперь вдова леди Чендлер, которая осталась в Холле после смерти деда Найджела), обе были недовольны своей жизнью и во всем обвиняли дядю Эсмонда. Более тяготеющий к наукам, чем к трудолюбию, он был не в состоянии руководить таким огромным поместьем. И Холл, бывший когда-то роскошным и величественным, постепенно приходил в упадок, когда Эсмонд стал его владельцем.
Я жалела дядю Эсмонда и искренне не любила тетю Джулиану и двух ее детей, моих кузенов Элизабет и Торна, которые считали себя выше всех остальных детей, потому что они – дворяне, а Прескотты и Чендлеры – уже нет. Особенно неприязненно Лиззи и Торн смотрели на Чендлеров, в которых текла цыганская кровь, потому что мать дяди Драко была цыганкой. Торна я ненавидела больше Лиззи. Он был хитрым и противным мальчишкой, который, шутки ради, мог засунуть кому-нибудь в постель жабу или паука за шиворот.
Хотя в то время мне было восемь лет, я четко помню один случай, после которого мои чувства к Николасу переросли в любовь, а чувство ненависти к Торну значительно усилилось.
Стоял майский день, и все Прескотты, Чендлеры и Шеффилды собрались в Пембрук Грандж на традиционное празднество.
Мы, корнуолльцы – большие приверженцы своего клана, происходящего от кельтов и, несмотря на развитие цивилизации, до сих пор остаемся верны нашим древним суевериям и языческим обрядам. Несмотря на то, что в Белтейн, известный так же как праздник 1 Мая, мы уже больше не приносим жертв богине Серидвен и не проводим наш скот сквозь ритуальные костры, чтобы получить благословение Матери Земли, но до сих пор танцуем вокруг майского дерева, а с наступлением темноты зажигаем обрядовый костер, как делали друиды и другие древние народы.
К сожалению, на 1 Мая 1832 г. стояла отвратительная погода, небо было свинцового цвета, а на горизонте собирались грозовые тучи, предвещая дождь. Папа оптимистично заявил, что дождь не начнется, пока мы не закончим свой завтрак на открытом воздухе. Но, увы, вопреки нашим надеждам все случилось наоборот. Как только мы принялись за еду, стал накрапывать дождь, уничтожая яркие, развевающиеся ленточки на нашем майском дереве. Слуги торопливо принялись убирать блюда с длинного, покрытого белой скатертью стола, установленного на газоне, и нам пришлось перенести весеннее празднество в дом.
Наш дом находился в северном Корнуолле, среди обширных, простирающихся до самого моря торфяников. Растительность здесь была скудная, холмы стояли голые, хотя в глубоких оврагах встречались березы, дубы, ольха и ясень. Высящиеся скалистые вершины огромных, уродливых гранитных гор, казалось отделяли небо от земли.
Пембрук Грандж был построен в конце семнадцатого века, то есть ранее Хайклифф Холла, располагающегося в нескольких милях к юго-западу и построенного во времена королевы Елизаветы. Поместье же дядюшки Драко, Стормсвент Хайтс, расположенное вдали от Холла, среди холмов с видом на океан, стояло уже с 13-го века. Наш дом не был ни таким строгим и суровым, как Холл, ни таким интригующим, как таинственный, с башнями, Хайтс. Он был гораздо меньше и проще двух своих соперников. Но, в отличие от них, дом излучал тепло и радость. Здесь всегда было уютно, чего нельзя было сказать о двух других поместьях.
Дом был построен из ракушечника, бледно-желтого камня, который с годами приобрел очаровательный кремовый оттенок, напоминающий мне свежую пахту. Когда солнце освещает его прямоугольные блоки, они отражают солнечные лучи с богатым, сочным отблеском, который постепенно, исчезает с наступлением сумерек. Грандж имел квадратную форму, прямые угловатые линии фасада смягчались широким крыльцом с колоннами, поддерживающими балкон с витиеватой каменной балюстрадой наверху. Длинные, узкие, створчатые окна располагались через одинаковые промежутки вдоль первого и второго этажей. Крыша мансарды была покрыта черным шифером, ниже, над балконом, дом опоясывал простой фронтон. По обеим сторонам фронтона располагались три слуховых окошка. Над крышей возвышались четыре высокие трубы. Зеленые лужайки были усеяны чахлыми елочками с узкими верхушками, характерными для Корнуолла, и другими деревьями, выращиваемыми здесь годами. Клумбы с весенними цветами красиво огибали дом. За домом был разбит огромный сад – буйное изобилие красок и зелени. Здесь мама выращивала свои лекарственные травы, о которых она особенно заботилась, потому что обожала возиться с растениями.
