— Разве я недостаточно разозлил вас, женившись на Бетани? И вы все равно хотите видеть меня конюхом при ваших лошадях?
— Прежде всего, я человек дела, — ответил Синклер. — И всегда ценил твое умение обращаться с лошадьми.
— Значит, мне только и остается, что выращивать для вас лошадей, но не быть мужем вашей дочери.
— Меня же засмеют, если мои лошади перестанут выигрывать. Черт возьми, или это ошибка, что ты унаследовал лояльность своего отца? — Синклер, щелкнув пальцами, быстро направился к картине, на которой была изображена одна из лошадей, отодвинул ее в сторону, открыл скрытый там стенной шкаф и извлек оттуда какой-то документ, пожелтевший и хрупкий от долгого хранения, молча протянув его Эштону. — Дело в том, что Роджер кое-что оставил для тебя, это твое наследство, если хочешь. Ты еще долгое время не сможешь никуда уехать, Маркхэм.
— Что это? — Эштон извлек из кармана очки.
— Старый долг. Я мог бы о нем забыть и, возможно, простить, если бы не сегодняшнее неприятное событие.
Эштон просматривал документ, глаза его под очками сузились. И чем дальше он читал, тем напряженнее становилось его лицо, крепче сжимались зубы. Синклер невесело усмехнулся.
— Похоже, твой отец никогда не говорил тебе, что он связан со мной договором, мистер Маркхэм. Надо сказать, что он поступил глупо, решив работать за зарплату вместо того, чтобы отслужить мне положенные семь лет. Он был одержим идеей дать тебе хорошее образование.
— А какое это имеет отношение ко мне?
— Читай дальше. Там есть фраза, указывающая на то, что если он не отслужит положенные семь лет, то эта крепостная обязанность переходит к сыну.
Бетани изумленно вскрикнула.
— Ты мой, — провозгласил Синклер. — Принадлежишь мне душой и телом, будешь выращивать и тренировать для меня лошадей в течение семи лет.
Эштон разжал пальцы, и документ выскользнул из его рук. Бумага полетела на пол и опустилась у начищенных до блеска ботинок Синклера Уинслоу.
— Я требую часть состояния, принадлежащего мне, — взорвалась Бетани. — Намерена выкупить у тебя этот договор.
Эштон сорвал с глаз очки и повернулся к ней, еле сдерживая гнев.
— Тебе мало того, что сделала меня своим мужем? Хочешь еще превратить в раба?
— Нет, Эштон. Совсем не этого добиваюсь.
Эштон повернулся и стремительно покинул дом. Сердце у Бетани ушло в пятки, когда раздался топот удалявшихся копыт Корсара. Она повернулась к отцу.
— Как ты мог? — прошептала Бетани. — Как посмел?
— Я не совершил ничего предосудительного, — спокойно ответил Синклер. — Ознакомил его с условиями договора, который заключил Роджер Маркхэм. Он сам согласился с ними.
— Потому что он доверял тебе! И никогда не думал, что его сын станет крепостным.
Синклер достал щепотку табаку из обитой кожей коробки и набил им трубку.
— Уверен, Роджер никогда не думал, что его сын совершит такой глупый поступок, решив жениться на девушке, намного выше его по положению.
— Почему ты так поступила, Бетани? — задала вопрос Лилиан. — Зачем вышла за него замуж?
Бетани отвернулась к балконному окну. Родителям не стоит рассказывать всю эту запутанную историю: им будет больно узнать, что Гарри скрывается от правосудия, и никогда не понять, почему она солгала, чтобы побудить Чейзона отменить приговор Эштону.
— У тебя было все, — продолжала Лилиан. — Мы дали тебе все, что могли.
Бетани горько улыбнулась, отведя взгляд от окна.
— Вы потратили целое состояние на мое образование и мои туалеты. Но мне было три или четыре года, когда меня уже приучили не садиться к тебе на колени, чтобы не помять платье. А когда мне исполнилось пять, я уже знала, что сочувствие и помощь можно найти в конюшнях, но не у тебя.
— Бетани, не понимаю, какое это имеет отношение к твоему неблагоразумному поступку. Ты могла выбрать любого мужчину нашего круга. Капитан Тэннер сделал тебе предложение.
— Мне нравится Эштон Маркхэм. Возможно, глупо с моей стороны, вероятно, необдуманно, но на этого человека выбор пал задолго до сегодняшнего утра.
Бетани направилась к двери.
— Куда ты идешь? — требовательно произнес Синклер.
— Собирать вещи. Через час покину этот дом.
— Бетани, — обратилась к ней Лилиан. — Неужели ты собираешься жить в той жалкой лачуге, около конюшен?
— Собираюсь быть со своим мужем. — Бетани пристально взглянула на отца. — Спасибо тебе, что в течение ближайших семи лет эта лачуга будет моим домом.
Она вышла и закрыла за собой дверь. И только оказавшись за дверью библиотеки, почувствовала, как сильно дрожит. Она услышала за собой приглушенные рыдания матери и, к своему удивлению, почувствовала жалость — никогда ей не приходилось причинять такую боль родителям, они этого не заслужили. Девушка снова взялась за медную ручку двери — надо снова поговорить с ними, попытаться все объяснить.
— Пусть уходит, — послышался голос отца. — Прибежит назад, как только поймет, что такое нищета.
— Как вынести этот позор, — причитала Лилиан. — Не смогу смотреть в глаза своим друзьям, которые соберутся на следующей неделе на прием в честь губернатора.
Бетани повернулась и пошла прочь — ее мать волновало только мнение общества, а не то, что ее дочь, возможно, совершила самую большую ошибку в своей жизни.
* * *
— Мы совсем не так планировали это сделать, — говорила Кэрри Маркхэм, перебирая в сундуке нижнее белье и откладывая необходимое на постель. — Вы уверены, что отец лишит вас наследства?
— Даже если он выделит мою долю, Эштон не примет ее.
— Тогда он просто дурак, да и я не лучше, — пробормотала Кэрри, обращаясь больше к самой себе. — Мне следовало подумать о ваших родителях: пока вы добивались Эштона, нам нужно было постепенно готовить их к этому. — Кэрри рывком открыла дверцу шкафа орехового дерева и стала перебирать шелковые и бархатные платья.
— Эти платья не понадобятся, оставь их здесь.
Бетани грустно покачала головой. У нее, пожалуй, найдется не больше двух платьев, которые не будут казаться странными в доме Эштона.
— А что же будет со мной? — требовательно спросила Кэрри.
— Останешься здесь и будешь заниматься чем-то другим.
— Чем же? Мыть посуду на кухне? — Горничная матери уже состарилась. Может быть, займешь ее место.
— Я никогда не смогу угодить госпоже Лилиан. Только чтобы сделать ей прическу, двух рук не хватит.
Бетани хотелось, чтобы служанка перестала стенать: возмущение Эштона, двуличность отца, причитания матери, а теперь и жалобы Кэрри, не скрывавшей своего разочарования, что Бетани не получит своей части наследства, — все это приводило ее в отчаяние.
