На лестнице раздались шаги, и через минуту в каморку в рубахе, подпоясанной шнурком, ввалился румяный Фальцман с охапкой дров.
Свалив дрова перед печкой, он обернулся к Зиночке.
– Сейчас затопим, сразу будет веселее, – сказал он, вытаскивая из кармана спичечный коробок.
Зиночка в изнеможении упала на стул.
– Ты меня убиваешь, Йося! Какие дрова! Какое затопим! Ложись немедленно в постель! Мы же договорились! Мясо убери или съешь. Мяса не должно быть, – приказала она Фальцману. – Подушки тоже – за ширму. Хватит и одной. Лампу – прочь. Свечка у тебя есть? Поставь на тумбочку. Восковая? Лучше бы сальную. Ну ладно, сойдет. Зажигай. Скоро стемнеет и от свечки по потолку пойдут чудные зловещие тени. Что ты стоишь? Забирайся в кровать! Какой-то у тебя подозрительно здоровый румянец. Впрочем, у чахоточных это бывает.
Зиночка порхала по мансарде, отдавая приказания и, как заправский режиссер, разводя сцены для предстоящего представления. Фальцман послушно подчинялся ей. Запихнул в рот кусок мяса, с трудом прожевал, закинул за ширму две подушки, туда же поставил щегольскую лампу и поспешно забрался в постель.
– Вот, держи! – Зиночка достала из сумочки и сунула ему в руки увесистую тетрадку. – Лежи и делай вид, что пишешь!
– Что это? – Фальцман покрутил перед глазами тетрадку, по страницам которой вились мелкие бисерные строчки.
– Мои конспекты по историографии.
– Женский почерк, – заметил Фальцман, но Зиночка махнула рукой – сойдет! – А если он попросит почитать? – не унимался Фальцман.
– Не волнуйся, я его отвлеку. Главное – не забывай почаще кашлять.
И Зиночка выпорхнула из комнаты.
За последнюю неделю Илья Ильич Дик был приручен окончательно и бесповоротно. Приосанившийся и, кажется, ставший выше ростом, с молодым блеском в глазах и распушившейся бородкой, в элегантном фраке и белоснежной манишке каждый вечер, закончив дела в конторе, он летел на Сретенский бульвар, где возле чугунных витых ворот в круглой кроличьей шапочке на пепельных волосах, нетерпеливо пристукивая ножкой в высоком сапожке, его ждала, как он выражался, божественная Зинаида Владимировна. С божественной ехали в филармонию, или в театр, или на выставку, а то и на поэтические чтения, до которых уральский гость был не большой охотник, но Зиночке нравилось, и он летел туда, куда указывал ее розовый наманикюренный пальчик.
Зиночка же, приобщая Дика к разнообразиям столичной жизни, старалась соблюдать равновесие, чтобы не шокировать спутника излишней вольностью и категоричностью художественных высказываний, и умело сочетала патриархальную пыль Малого театра с вахтанговским балаганом, а классическую экспозицию Третьяковки с выставками авангардистов, устроенными Евграфом Анатольевым, где разъятый на части мир являл зрителям нелепое и отвратительное нутро.
Дик восхищался, недоумевал, возмущался, хмыкал, закрывал глаза, иногда краснел и – был совершенно счастлив.
На второй день знакомства ему было позволено поцеловать у божественной руку, на третий – сжать ее ладонь во время театрального действа и не отпускать до конца спектакля. На четвертый во время «маскарада хромоногих хвостатых рифм» в «Синем щеголе» он осмелился под столиком положить руку на ее колено. Зиночка руку скинула, а на Дика посмотрела с призывным прищуром сквозь запотевший бокал шампанского, чем чуть было не свела старика – как про себя называла Зиночка Дика – с ума.
Он никак не мог понять, чему верить: руке, сбросившей его руку, или глазам, глядящим в его глаза. Да, Дик сходил с ума.
Зиночка посмеивалась.
Разговоры о гениальной фильме «Невесомые люди» велись непрерывно.
– Я должна познакомить вас с автором, – говорила Зиночка. – Он, бедняжка, пока не выходит. Оттепель. Ему хуже.
Пока она развлекала и завлекала жертву, Петя Лукьянов и Йося Фальцман тоже не сидели без дела. Обегав несколько агентств по сдаче недвижимости, они нашли подходящую каморку на чердаке мрачного арбатского дома, куда и поселили «умирающего автора». Лукьянова Дик знал в лицо. Никого чужого Зиночка в свою аферу посвящать не собиралась. Пришлось роль гения взять на себя невысокому щуплому Фальцману.
– Актер из тебя никакой, поэтому лучше молчи, – сказала ему Зиночка. – А комплекция подходящая.
– Умри, несчастный! – зычным басом подхватил Лукьянов, театральным жестом тыча в Фальцмана пальцем.
Итак, убедившись, что все в порядке, Зиночка погрозила Фальцману маленьким кулачком, выпорхнула из каморки и на Пречистенском бульваре возле памятника Гоголю встретилась с Ильей Ильичом.
– Умоляю вас, милый Илья Ильич, отнестись к бедному юноше с возможной деликатностью. Он слишком тяжело переживает свое бедственное положение. Мы все принимаем в его судьбе горячее участие, ведь он Петин кузен, – нашептывала она, пока они с Диком поднимались по нечистой узкой лестнице на пятый этаж, и вдруг споткнулась, потеряла равновесие, закачалась-заколебалась на краешке ступеньки, схватилась было за перила, но рука скользнула мимо и беспомощно повисла над шахтой лестничных пролетов.
Дик подхватил ее и, на мгновение обезумев, притиснул к стене, распахнул шубку, начал шарить жадными руками по груди, животу, бедрам.
– Божественная! Божественная! – с трудом выговаривал он, жарко дыша ей в ухо.
Она уперлась ладошками ему в грудь.
– Илья Ильич! Вы забываетесь! – Голос звучал с таким кристальным презрением, что Дик мгновенно отрезвел, отшатнулся, забормотал, покраснев, слова извинения.
Зиночка запахнула шубку, поправила шапочку и быстро, не оглядываясь, побежала вверх.
Дик следовал за ней в состоянии крайнего смущения, называя себя «старым ослом».
Румяный Фальцман с испуганным лицом лежал в постели, держа на вытянутых руках конспекты.
Пламя свечи бросало на потолок действительно зловещие тени. Холод стоял адский.
Зиночка одобрительно хмыкнула и тут же защебетала, представляя мужчин друг другу, засуетилась, захлопотала, начала убирать со стола.
И вот уже Илья Ильич, стоя на коленях, растапливал железную печурку, а Зиночка вынимала из сумочки толстые деревенские носки и протягивала их Фальцману:
– Ноги непременно должны быть в тепле! Ну, как вы сегодня, милый? Не лучше? Кашель сильный? Микстуру принимали? Сейчас я согрею вам чаю. – Она оправляла одеяло, взбивала единственную тощую подушку. – Написали сегодня что-нибудь?
Фальцман мычал, усиленно давясь кашлем.
Дик с умилением взирал на Зиночку.
– А позвольте полюбопытствовать, уважаемый Иосиф Давидович, – обратился он к Фальцману, садясь на краешек колченогого стула. – О чем будет ваша фильма?
Фальцман загнанно посмотрел на Зиночку.
