— Роберт. — Она запрокинула назад голову и закрыла глаза, ощущая его руки, спускающие с плеч лиф платья и обнажающие одну грудь. Ее губы приоткрылись в безмолвном крике, а пальцы вцепились в его волосы на затылке, когда он обласкал губами напрягшийся и затвердевший сосок. В тот момент она поняла, что все ее знания и опыт в области чувств равнялись нулю и сама она была все равно что девственницей, хотя таковой не являлась. Она поняла также, почему он с первой их встречи одновременно и пугал, и завораживал ее.
Он снова посмотрел ей в лицо и натянул лиф платья на грудь и плечо.
— Мой прощальный поцелуй. Не сомневаюсь, что другой мужчина сделал бы его гораздо приятнее, но вы по крайней мере не будете вспоминать с удовольствием, как в порыве страсти отдали себя человеку, который даже джентльменом не был.
Жуану безумно обидело его предположение относительно ее нравственности, хотя именно такого впечатления она добивалась, играя свою роль. Она мучительно страдала от чисто физической и эмоциональной неудовлетворенности.
Она улыбнулась.
— Поцелуй? Вы называете это поцелуем, Роберт! Довольно рискованный поцелуй, может быть, мне следовало бы пожаловаться на вас тетушке? Или Артуру?
— А они захотели бы знать, как я обнаружил здесь такое уединенное местечко. Нет, скорее всего, было бы разумнее не говорить ничего.
— Пожалуй.
— Прощайте, — сказал он, распрямляя плечи и отряхивая рукава мундира. — А теперь я пойду.
— Вы уходите? Поцеловали и убегаете, Роберт? Как неблагородно. Могли бы потосковать где-нибудь до конца вечера, чтобы все видели, что вы страдаете от безнадежной любви.
— Никто не поверит, — возразил он с усмешкой, от которой у нее подогнулись колени. — Я могу быть молчаливым, угрюмым, необщительным, но страдания от безнадежной любви не мое амплуа. Такие деликатные эмоции мне не по плечу. К тому же я завтра уезжаю и мне необходимо выспаться.
— Ах, — вздохнула она и, приподнявшись на цыпочки, прикоснулась двумя пальцами к его подбородку. — Поберегите себя, Роберт. Не дайте себя убить.
— Именно сегодня мне сказали, что я слишком упрям, чтобы умереть, — произнес он, поворачивая ее руку ладонью вверх и прижимаясь к ней губами. — Не тревожьтесь за меня, Жуана. И забудьте обо мне. Я не стою того, чтобы вы обо мне думали.
— Вы правы. — Она вздохнула. — Сюда ежедневно приезжает столько новых офицеров — один лучше другого. Прекрасное время для леди, которые хотели бы, чтобы войны никогда не кончались. — Она рассмеялась. — Проводите меня в бальный зал, Роберт, а потом можете исчезнуть. — Она взяла его под руку.
Он проводил ее до распахнутых настежь дверей зала.
— Значит, оревуар. — Она отпустила его руку. — Не буду говорить «прощайте», Роберт, потому что не верю в то, что мы расстаемся навсегда. Я надеюсь, что мы еще встретимся, и, возможно, раньше, чем вы думаете. А пока я вижу не менее полудюжины офицеров, которые сердито смотрят на вас и готовы схватиться за шпаги, потому что вы задержали меня дольше, чем длится один танец. Стыдитесь, капитан.
Она игриво прикоснулась к его руке кончиком веера и исчезла, не давая ему возможности ответить. И даже не потрудилась оглянуться, чтобы узнать, провожает ли он её взглядом или уже ушел, даже не взглянув вслед.
Она стояла и, обмахиваясь веером, смотрела на танцующих, а самой хотелось сесть посреди зала и взвыть от тоски.
Состояние было такое, как будто она влюбилась в капитана Блейка или сделала что-нибудь столь же глупое и смехотворное.
Несмотря на твердую решимость выбросить все из головы и сосредоточиться на том, что ему предстоит сделать в Саламанке, капитан Блейк направился в горы для встречи с руководителем «Орденанзы» Дуарте Рибейру. Дуарте Рибейру должен был сопроводить его до испанской границы. И тут Блейк понял, что ему ничего не удастся выбросить из головы, потому что он думал о своей жизни. А жизнь у него была тяжелая и не баловала его лаской и чьей-либо заботой. Разве что Жуана да Фонте, маркиза дас Минас, зацепила его своим вниманием. Но искренна ли она была с ним? Он старался даже мысленно называть ее не просто Жуаной, а величать полным титулом, не верить, что она к нему неравнодушна.
Она была кокеткой до мозга костей, и, по ее собственному признанию, он был одним из немногих мужчин, которые не поддались ее чарам. Она была вынуждена применить к нему тактику, которой обычно не пользовалась, изобразить нечто весьма похожее на искренность. А ему и впрямь начинало казаться, будто она искренна.
Он размышлял о вопросах, которые она задавала, о том, как пыталась побольше узнать о нем и о причине его вызова в штаб-квартиру. В такие моменты ему вдруг вспоминалось, что она наполовину француженка, и хотелось бы знать, известен ли такой немаловажный факт главнокомандующему и вообще имеет ли он какое-нибудь значение. Все-таки она наполовину англичанка, а также была замужем за португальским вельможей.
Он хотел избавиться от мыслей о ней, но, как только он переставал усилием воли запрещать себе думать о ней, она возникала перед ним, проникая в его мысли, сны и эмоции. В его кровь. Бывали минуты, когда он сожалел, что прервал последний поцелуй, почувствовав, что она готова сдаться. Он мог бы тогда овладеть ею. И возможно, тогда сумел бы изгнать ее из своей памяти раз и навсегда.
Он теперь не мог тосковать по недоступному. Он ненавидел себя за то, что захотел невозможного, что забыл, кто он такой. Такая мысль тяжким бременем лежала на душе, отодвигая на второй план даже мысли о том, что он добровольно идет на опасное задание, возможно, на смерть, что его ждет унижение, связанное с пленом, трудная задача убедить врага в подлинности чертежей британских линий обороны Лиссабона, спрятанных в каблуке его сапога. И что пройдет, возможно, немало трудных месяцев, прежде чем его обменяют на какого-нибудь французского офицера.
За одиннадцать лет службы в армии он трижды получал известия от отца. Ответил он всего один раз — выразив соболезнование по случаю кончины его жены. С тех пор прошло почти восемь лет. Еще одно письмо он получил в Висо за несколько минут до отъезда: письмо пришло в штаб-квартиру и было направлено в дивизион легкой артиллерии на реке Коа, затем отправлено назад и переадресовано в лиссабонский госпиталь. Наконец у кого-то хватило ума узнать, что он находится в Висо, и переправить его туда.
Письмо было не от отца, а от его стряпчего. В письме сообщалось, что согласно завещанию маркиза Роберту оставлено поместье средних размеров в Брекшире и весьма приличное состояние. Судя по всему, известие о смерти отца затерялось в пути. Конечно, основную часть недвижимости и денег получил наследник маркиза, его троюродный брат и новый маркиз Кейни.
