— Мне очень жаль, что жизнь вашего кузена закончилась таким образом, — негромко проговорил главный констебль. — Я знал вас обоих еще детьми. Пока вы росли, то казалось, были очень дружны!
— Да, так оно и было, — подтвердил маркиз. — Но когда мы повзрослели, Джетро начали терзать ревность и зависть. Ему так отчаянно хотелось оказаться на моем месте!
— Хобли уже рассказал мне, — сказал полковник Спенсер, — что были и другие покушения на вашу жизнь.
— Вы были другом моего отца, полковник, — тихо произнес маркиз. — Не могли бы вы сделать так, чтобы этому делу не придавалась слишком большая огласка?
— Я сделаю все, что смогу, — пообещал тот. — Поскольку я лично присутствовал при гибели Джетро, суду будет вполне достаточно моих собственных показаний. Я намерен говорить, что это была дуэль, которая прошла по всем законам чести. Юридических формальностей будет очень немного.
— В случае поединка принято, чтобы тот, кто остался в живых, на несколько месяцев уезжал за границу. Именно это я и намереваюсь сделать, — сказал маркиз.
— Очень разумно, — одобрил его решение полковник Спенсер. — А теперь советую предоставить все мне, Фабиус. Как старый друг вашей семьи, я могу пообещать, что полная правда обо всем, что произошло между вами с Джетро, не выйдет за пределы этих стен.
— Спасибо вам, полковник, — сказал маркиз. — Я не сомневался, что могу на вас положиться и встречу полное понимание.
Он протянул руку старому другу своего отца. Когда они обменялись теплым рукопожатием, главный констебль сказал:
— Больше всего мне хотелось бы, Фабиус, чтобы вы заняли в делах графства место вашего отца. Я понимаю, что молодому человеку, сыгравшему столь блестящую роль в недавней войне, хочется некоторое время развлечься, а это можно делать только в Лондоне. Но здесь вас ждут серьезные дела.
Глядя прямо маркизу в глаза, он добавил:
— Теперь, когда, как я слышал, вы получили новые земли по соседству с вашими, я надеюсь, что вы больше времени станете проводить в Рэкстон-хаузе.
Маркиз понимал, что в словах главного констебля скрывается гораздо более глубокий смысл, чем могло показаться на первый взгляд. Хотя полковник Спенсер не упомянул имени Савийи и даже не взглянул при этом в ее сторону, он наверняка в первую очередь имел в виду именно ее.
В то мгновение, когда Джетро пошатнулся и упал, мгновенно умерев от удара кинжалом, маркиз вдруг ясно осознал, что в его жизни Савийя может занимать только одно место и что это место его законной супруги.
Она не только в третий раз спасла ему жизнь, — защищавшая его, она убила человека!
Осознав все это, маркиз вдруг заметил, что Савийи рядом с ним уже нет, она незаметно исчезла! Он осмотрелся, а потом решил, что, возможно, ей не хотелось смотреть на мертвое тело Джетро, и она ушла искать преподобного отца.
Главный констебль тем временем уже прошел к дверям, и маркиз вышел следом за ним в холл. Там полковник сразу же начал отдавать Берку распоряжения относительно того, что следует делать с телом Рэкса.
Маркиз направился было в сторону библиотеки, но потом спросил у оказавшегося рядом лакея:
— А где мисс Савийя?
— Она ушла, милорд.
Маркиз с изумлением посмотрел на слугу, а потом стремительно бросился через холл к дверям и сбежал по ступеням во двор.
У самых ступеней стоял экипаж главного констебля. Рядом с ним Хобли разговаривал о чем-то с кучером полковника Спенсера.
Увидев маркиза, камердинер направился к нему.
— Где мисс Савийя? — во второй раз повторил свой вопрос маркиз.
— Она вышла отсюда примерно минуту назад, милорд. Взяла лошадь, на которой я приехал от полковника Спенсера, и поскакала к лесу.
— Немедленно приведите мне из конюшни коня! — резко приказал маркиз одному из лакеев, который вышел из дома следом за ним и стоял на ступенях, ожидая приказаний.
Слуга бросился выполнять приказ, а Хобли, взглянув на своего любимого господина, не смог задать ни одного вопроса из сотни крутившихся у него на языке.
Камердинер понял, что маркиз чем-то глубоко встревожен, и с озабоченным выражением лица направился в дом, чтобы самому узнать все, что там только что произошло.
Через несколько минут томительного ожидания появился один из грумов конюшни, сидя верхом на любимом черном жеребце маркиза.
Подъехав к парадному входу, грум спешился, а маркиз чуть ли не одновременно стремительно взлетел в седло.
Не сказав никому ни слова, он галопом помчался через парк, направляясь к лесу.
Он был полон самых дурных предчувствий, и сердце его сжимала ледяная рука страха.
Глава седьмая
Маркиз погонял коня, стараясь поскорее добраться до леса. При этом он лихорадочно соображал, сможет ли отыскать цыганский табор Савийи и в каком месте тот может оказаться.
Он припомнил: Савийя говорила, что они поменяли место стоянки, когда после неудачного покушения Джетро отправил своих людей его разыскивать.
Хотя маркиз понимал, что пятьдесят человек надолго спрятать невозможно, лес был настолько велик, что поиски могли занять несколько дней — если ему не будет сопутствовать особая удача.
Его преследовала мысль о том, что Савийя с самого начала планировала оставить его, как только он будет достаточно здоров и перестанет нуждаться в ее уходе.
Он знал, что она очень остро сознавала все различия и преграды, которые существовали между ними: с ее умом нельзя было не понимать, какими будут последствия его союза с цыганкой, — как ясно понимал это и сам маркиз. Они происходили из двух разных миров, — и оба мира должны были их отвергнуть.
Савийя была настолько чутка, и их сердца и души находились в такой тесной связи, что маркиз ни на секунду не сомневался в том, что ей известно, как он беспокоится относительно всех проблем, которые вызовет их совместная жизнь. А в случае брака трудности будут еще более серьезными — не только с его точки зрения, но и с точки зрения самой Савийи.
Маркиз понимал, что Савийя была совершенно искренна, когда призналась ему, что для цыгана нет ничего страшнее, чем изгнание из табора.
Цыганское сообщество было очень тесным, а от остальных людей они держались особняком, — изгнание для них было таким же серьезным наказанием, каким для католика становилось отлучение от церкви.
Брак между цыганкой и горджио осуждался всеми таборами, в которых придерживались старинных обычаев ромов и жили, не смешиваясь с другими народами.
Когда-то Савийя рассказала маркизу, что хотя в некоторых исключительных случаях такой брак и не влек за собой изгнания, нарушитель закона, неважно, мужчина или женщина, терял право называть себя цыганом.
— Иногда, — добавила она, — это распространяется на всю семью и потомков виновного.
— Но это же несправедливо, жестоко! — возмущенно воскликнул тогда маркиз.
— Это хуже смерти! — тихо откликнулась Савийя.
Вспоминая этот разговор, маркиз был уверен: Савийя решила бежать из-за того, что он сказал главному констеблю о своем намерении сделать ее своей супругой.
— Я люблю тебя! — сказал он Савийе как-то в один из вечеров, когда она сидела у двери кибитки, а он наблюдал за ней, полулежа в постели на высоко взбитых подушках.
При этих словах в глазах девушки вдруг вспыхнул огонь, осветивший все ее лицо и сделавший его ослепительно прекрасным.
Тогда он спросил:
— А что такое любовь, Савийя? До этого дня я этого чувства не знал!
Она посмотрела куда-то вдаль, и на лице ее появилось серьезно-сосредоточенное выражение. Маркиз понял, что она пытается найти разумный и убедительный ответ на его вопрос.
Помолчав несколько минут, она сказала:
— Я думаю, что любовь — это такое чувство, когда другой человек становится для тебя настолько важным, что о себе уже не вспоминаешь. Ты сам почти перестаешь существовать, потому что вся твоя жизнь — в другом человеке.
Тут она повернулась к маркизу и с сияющими, как звезды, глазами закончила свою мысль:
