— Ты живешь любимым… и готов за него умереть.
— И именно такое чувство ты испытываешь ко мне? — спросил потрясенный маркиз.
Савийя встала, вошла в кибитку и опустилась на колени подле его постели.
— Ты знаешь, что именно такое. Мне нужно одно: чтобы ты был счастлив.
— Я буду счастлив, пока ты со мной.
Тесно прижав ее к себе, он вдруг с неожиданной проницательностью почувствовал, что Савийя не принадлежит ему полностью и безоговорочно: какая-то частичка ее души оставалась от него закрытой.
Между ними оставалась некая преграда, какая-то недоговоренность, которую он ощущал подсознательно, не мог объяснить. И вот теперь он с отчаянием понял в чем было дело.
«Как мне убедить ее, — спрашивал он себя, — что в мире нет ничего важнее нашей любви, нашей потребности быть вместе?»
Он вспомнил, как прежде никогда не верил в то, что сможет когда-нибудь полюбить. Ему было непонятно, как это для Юдит любовь вдруг стала важнее герцогского титула и места на самой вершине аристократического общества.
Она отказалась от возможности стать герцогиней ради какого-то американца, чей образ жизни совершенно не походил на все, к чему она привыкла. Между ними не могло быть ничего общего — кроме взаимной любви.
Нет! Тогда он никак не мог этого понять.
Он, пожалуй, даже посмеялся бы над всеми, кто мог настолько отдаться своему чувству, что готов был поменять всю свою жизнь, забыть свое прошлое и все, что оно значило для настоящего. Ведь все это делалось ради чувства столь неуловимого, что люди даже не могли его объяснить!
«Вот теперь мне совсем не хочется смеяться!» — почти с яростью сказал себе маркиз.
Ему необходимо было отыскать Савийю, но он чувствовал, что время его истекает.
Если, как он подозревал, цыгане готовятся уехать, если они перекочуют из этих мест, то сможет ли он когда-нибудь снова найти свою любовь?
Ее племя — кочевники, странники. Многовековые преследования научили их скрываться, исчезать в лабиринтах лесов и гор, холмов и долин, так что их становилось почти невозможно отыскать.
Стараясь ехать как можно быстрее, маркиз объезжал толстые стволы деревьев, пока не подъехал к тому укромному месту, где его прятали в течение трех недель.
Сердце у него болезненно сжалось: кибитки на месте больше не было!
Причудливо расписанная кибитка Савийи, в которой он впервые в жизни узнал, что такое настоящая любовь, настоящее счастье, исчезла с того места, где стояла еще этим утром.
Отчаяние уже готово было поглотить его, когда он вдруг понял, что кибитку передвинули совсем недавно и на лесной подстилке должны были сохраниться следы колес.
Он начал пристально всматриваться в землю, но задача оказалась нелегкой. Кругом не было ни высокой травы, ни нежного мха, ни низкого кустарника, на которых колеса кибитки должны были бы оставить следы в виде сломанных или примятых растений.
Поворачивая и кружа, напрягая глаза, пытаясь высмотреть какие-то следы, которые могли привести его к Савийе, маркиз проблуждал по лесу около получаса, пока, наконец, чуть заметная колея, которую он несколько раз терял и находил снова, не вывела его на открытое место.
Он понял, что именно на этой поляне прежде стоял табор — до того, как Джетро попытался его убить и Савийя спасла ему жизнь, а цыганам пришлось поменять место стоянки. На земле виднелись места кострищ, но пепел был давно холодный.
Было совершенно ясно, что отсюда табор ушел уже довольно давно: на поляне уже начали разрастаться трава и лесные цветы, скрывая следы пребывания людей.
Но именно здесь маркиз наконец увидел ясный след! Колея стала хорошо заметной.
Он понял, что след ведет его в глубину леса, покрывавшего всю южную часть его поместья. Местами эта древняя чаща становилась почти непроходимой.
«Именно туда и должны были переселиться цыгане, когда им понадобилось спрятаться», — подумал он.
Отыскав между деревьями узкую тропу, маркиз решил, что ее ширина как раз позволила бы провезти по ней кибитки.
Маркиз последовал по заросшей дороге, все время думая о том, что должен спешить: если он потеряет время, Савийя может исчезнуть из его жизни навсегда.
При этой мысли его охватила острая боль, и он понял, что никак не может потерять ее — вместе с нею он потеряет и свою жизнь.
Его привлекала в Савийе не только ее необычайная красота. Дело было в том, что они были частью одного целого.
Теперь маркизу стало понятно, почему все предыдущие годы своей жизни он страдал от одиночества, даже когда находился в обществе других людей. Он был неполным существом, он был ущербен. Только Савийя, появившись в его жизни, дополнила его душу — так же, как он стал дополнением ее души.
«Я люблю тебя! — кричал он про себя. — Ах, дорогая моя, неужели ты не поняла, как сильно я тебя люблю?! Как ты могла сделать со мной такое?»
Он продолжал ехать по узкой лесной дороге, временами почти отчаиваясь. Иногда ему начинало казаться, будто он бесцельно кружит по одним и тем же местам и все время возвращается туда, откуда начал свой путь.
А потом неожиданно — настолько неожиданно, что это стало для него чуть ли не потрясением, — он отыскал их!
Кибиток оказалось восемь, и почти все были гораздо больше и причудливее той, в которой его прятала Савийя. А еще маркиз совершенно ясно увидел, что они собираются тронуться в путь.
Лошади уже были запряжены, некоторые из цыган сидели на козлах, держа в руках вожжи, другие продолжали складывать палатки и прятать в кибитки многочисленные вещи.
Мужчины и женщины в экзотических костюмах переговаривались между собой на своем языке, пока не заметили маркиза. На поляне внезапно воцарилась полная тишина.
Он остановил коня, и к нему повернулось множество смуглолицых людей, чьи темные глаза рассматривали его с тревогой и подозрительностью.
Несмотря на душевное смятение, маркиз заметил, что цыгане исключительно необычные, но очень красивые люди: темноволосые, темноглазые, скуластые. Маркиз решил, что замечает во многих лицах типично русские черты.
Среди них были ребятишки с милыми округлыми личиками и огромными, как у оленей, глазами и старухи с красными платками на головах и гигантскими золотыми кольцами, свисающими с мочек ушей.
Маркиз заставил своего жеребца сделать еще несколько шагов.
— Я хотел бы, — сказал он, — поговорить с вашим вайдой.
Мужчина, к которому он обратился с этим вопросом, ничего не ответил, только махнул рукой по направлению к дальней стороне вырубки.
Направив своего коня в ту сторону, маркиз увидел там большую кибитку, украшенную богаче, чем все остальные. У ее входа, явно не замечая его приближения, стоял высокий мужчина, разговаривавший с Савийей.
Мужчина заметил его первым, а потом обернулась и Савийя. Маркиз увидел, как в первое мгновение ее лицо просияло счастьем. Но уже в следующий миг выражение счастья померкло, словно на ее лицо набежала мрачная тень.
Маркиз подъехал к ним и спешился.
Оказалось, что вайда-калдераш почти так же высок ростом, как и маркиз. По тому, как он держался и как был одет, сразу становилось ясно, что это — предводитель табора.
На нем была ярко-синяя куртка и очень высокие сапоги. Впереди на куртке в несколько рядов были нашиты золотые пуговицы, а на шею была надета тяжелая золотая цепь с многочисленными подвесками.
Маркиз уже слышал от Савийи, что посох вайды называется «баре эсти робли рупуи» и представляет собой некое воплощение королевского скипетра.
Он был изготовлен из чистого серебра, а рукоятку в форме восьмиугольника украшала красная кисточка. На посохе был выгравирован «семно», знак цыган, состоявший из пяти освященных традицией фигур.
Маркиз протянул ему руку.
— Я — маркиз Рэкстон, а вы, насколько я понимаю, — отец Савийи.
— Я ждал вас, — сказал вайда.
— И тем не менее собирались уезжать? — резко спросил маркиз.
При этом он посмотрел на Савийю, и в обращенном к нему взоре прочел мольбу, словно ей было очень важно, чтобы он понял, почему она хотела скрыться от него.
