подписывались на военный заем, чтобы помочь отечеству. Клаус тоже выставлял требования, он нуждался в средствах, чтобы соответствовать своему статусу, и почти в каждом письме просил денег. Элизабет, которая никогда прежде в своей жизни не испытывала недостатка ни в чем, часто просто не знала, откуда взять деньги, чтобы заплатить за квартиру и продукты на каждый день. Поварихе она задолжала зарплату за два месяца, а Йордан – за целых четыре.
Дверь распахнулась, и камеристка появилась на пороге. В ее взгляде читался упрек, в руке она держала цинковое ведро, наполовину заполненное углем.
– Больше нет, милостивая госпожа. Так мне разжечь печь?
Элизабет знала, что Йордан стоило больших усилий преодолеть себя и выполнить работу, которая была ниже ее достоинства: на вилле Мельцеров растопкой печи занималась кухонная прислуга. Тем не менее Мария Йордан по своей собственной воле пошла на эту службу, просто умоляла взять ее, потому что не могла видеть, как Мари, появившаяся на вилле в качестве кухонной служанки и поднявшаяся затем до камеристки, стала теперь хозяйкой.
– Можете затопить у себя, чтобы не отморозить пальцы, – решила Элизабет. – Я сама сейчас уйду.
Мария Йордан была очень довольна этим решением и поспешила подать госпоже пальто, шляпу и обувь для прогулки.
– Если зайдет моя свекровь, то я до самого вечера на вилле.
– Я передам.
– А завтра утром я пойду на заседание благотворительного общества.
– Хорошо, я ей скажу. Предложить ей кофе?
– Нет. Если не получится по-другому, предложите ей мятный чай. И те бисквитные пирожные, которые недавно испекла повариха.
– Но они уже, к сожалению, кончились, милостивая госпожа.
– Ну тогда только мятный чай.
Мария Йордан усердно закивала. В этом отношении Элизабет могла на нее положиться целиком и полностью: она ни за что бы не предложила Риккарде фон Хагеманн остаться в квартире и уж тем более прождать невестку до вечера. С самого начала она испытывала явную антипатию к свекрови Элизабет.
На улице, несмотря на проглядывающее апрельское солнце, дул ледяной ветер, и Элизабет высоко подняла воротник пальто. Еще в прошлом году она добиралась до Фрауенторштрассе на трамвае, но он больше не ходил. Это было даже хорошо для Элизабет, потому что у нее не было денег даже на одну поездку. И еще хорошо, что уголь не привезли. Да и содержание квартиры на Бисмаркштрассе выходило далеко за пределы ее возможностей. Когда-то они вместе с мамой подыскали эту презентабельную четырехкомнатную квартиру с высокими лепными потолками и прекрасными старомодными кафельными печами на втором этаже. Здесь был и выходящий в сад широкий балкон, и подвал, и две комнаты для домашней прислуги на мансардном этаже дома. Мама тогда была просто в восторге и от удачного расположения, и от высоких окон, пропускавших так много света. В начале их брака никто в семье не мог и предположить, что плата за эту квартиру в скором времени окажется обязанностью Элизабет. Конечно же в семье фон Хагеманн уже знали это, но они деликатно молчали. Вероятно, считали, что дочь богатого текстильного фабриканта Мельцера отныне должна оплачивать все расходы.
Она обогнула просящего милостыню калеку, тот сидел на тротуаре и, протягивая ей руку, как бы равнодушно смотрел на сияющее солнце. У бедняги не было обеих ног, только два обрубка. Ах, эта проклятая война! Только бы Клаус вернулся домой целым и невредимым!
Китти жила на вилле, расположенной на Фрауенторштрассе и построенной современным архитектором в неоромантическом стиле. Это было совершенно сногсшибательное сооружение с фахверковыми фронтонами и маленькими эркерами, окруженное со всех сторон садом. Это была часть той собственности, которую банкирский дом «Бройер и сын» приобрел за эти годы, но каким способом, этого Элизабет и знать не хотела. По слухам, банк все еще уверенно стоял на ногах, в то время как дела в других имперских банках шли совсем не так хорошо.
Она немного запыхалась, подойдя к двери со старомодной резьбой, поскольку шла слишком быстро. Изящная горничная открыла ей и приветливо улыбнулась. Какая же милая и юная была эта Мицци. Похоже, работу свою она знала хорошо. Уж это точно дело рук Шмальцлер.
– Добрый день, фрау фон Хагеманн. Можно взять ваше пальто? Госпожа уже ожидает вас.
Элизабет сняла пальто и шляпу. Девочка была чуть-чуть болтлива, но у нее была настолько ослепительная улыбка, что каждый раз, как она что-то говорила, казалось, будто в доме кто-то включал свет.
– Госпожа так беспокоилась в последние дни. Сегодня пришла ее золовка, и они сейчас как раз сидят вместе и пьют чай.
– Ах, фройляйн Бройер тоже здесь?
Элизабет нравилась Тилли Бройер. Как и ее брата Альфонса, ее нельзя было назвать красавицей, но зато она была честной и милой. Пусть и не совсем кстати, Элизабет навестила Китти именно сейчас, поскольку собиралась попросить у сестры немного денег.
– Нет, не фройляйн Бройер, а фрау Мельцер.
От неожиданности Элизабет остановилась прямо на пороге гостиной. Что? Мари? Мицци и в самом деле говорила о Мари?
– Милостивая госпожа, прошу подождать пару секунд. Я сейчас доложу.
И девочка, обходя полуготовые скульптуры, заспешила к дверям салона, откуда доносился звонкий голос Китти.
Она замерла на секунду, увидев вошедшую горничную.
– Что случилось, Мицци?
– Пришла фрау фон Хагеманн…
Китти сразу же облегченно вздохнула.
– Какое счастье, сейчас у меня будет группа поддержки! – прозвучал голос Китти. – Лиза тонкая натура, и конечно же она будет на моей стороне.
Элизабет тем временем находилась не в лучшем расположении духа: присутствие золовки испортило ей настроение. Мари ужасно изменилась, и не к лучшему, а на семью у нее вообще много недель подряд не находилось времени, так почему же именно сейчас ей вдруг понадобилось прийти?
«Увы, – подумала Элизабет, стараясь изо всех сил изобразить приветливую улыбку. – Они спорят, а я должна играть роль третейского судьи».
– Прекрасно! – воскликнула она и на секунду остановилась у раскрытой двери. – Мари вернулась к нам из своего сурового затворничества. Я очень рада. Надеюсь, вы сейчас не собираетесь вступать в спор?
Они удобно устроились в креслах, которые Китти разыскала в каких-то дорогих антикварных магазинах и пристроила к другим, очень странным на вкус Элизабет, предметам мебели. Два стула в стиле Людовика XV с позолоченной резьбой стояли рядом с еще одним – английским, из древесины вишневого дерева с изящно изогнутыми подлокотниками. Кроме того, здесь стояли и мексиканское плетеное кресло, своей широкой спинкой напоминающее трон, и довольно шаткое кресло-качалка, плетенное из тростника. Но жемчужиной всей этой коллекции была кушетка Рекамье, обтянутая темно-красным бархатом, на которую Китти водрузила множество разноцветных шелковых подушек.
– Да мы не спорим, Элизабет, – сказала Мари, сидевшая в одном из небольших французских кресел и державшая в руке письмо.
– Нет, мы не спорим, – энергично поддержала ее Китти. – Как тебе вообще это могло прийти в голову, Лиза?
