Парень кивнул, переводя взгляд с гридня на Зорьку.
— Отец ее помер, преставился, — гридень начертил в воздухе крест. — Сирота, прими на житье. Понял ли?
Парень застыл, что каменное изваяние, и только острые брови съехали к переносице.
Гридень, несколько раз чиркнув кресалом, зажег еще масляный светец, сгреб со стола кусок мела и принялся что-то писать прямо на столешнице.
— Вот, читай, — указал он хозяину, но парень даже взгляд не перевел на стол, видно он понял все и с первого раза.
— Видишь, он не хочет, пойдемте уже, — попятилась к двери Зорька.
— Мало ли чего там кто-то не хочет! — рявкнул Борята. — Князь велит тебе взять сироту на воспитание, приданое выделить и замуж выдать!
— Приданое я с собой привезла, того не требуется, — затараторила Зорька. — У меня все есть.
— Не части, он так не поймет, — подсказала сзади бабка.
Хозяин развернулся и вышел вон из горницы в маленькую дверцу. Вот так встреча, и дальше-то что?
— Вещи заносите, — махнул Крыжу и бабке гридень.
— Да как же заносить, ежели этот Данила согласия не дал? — зашептала Зорька.
— Чего встал, сказано — вещи заноси! — рявкнул гридень на Крыжа, и тот исполнительно побежал вон. Бабка тоже выбежала следом.
— Вам-то зачем это надобно? — надувшись бросила Зорька.
— Стало быть есть зачем.
Тут вернулся Данила, со звоном положил на стол туго набитый кошель и, указывая перстом на серебро, а потом на Зорьку, промычал:
— Ы-да, эй.
Пригожее лицо его при этом стало некрасивым, искажаясь гримасой. Волна жалости пробежала по Зорькиной душе, но лишь на краткий миг, она понимала, что он ее гонит, откупаясь. Ничего, сейчас вернется дядька Крыж, увидит щедрый дар и сразу передумает, заберет Зорьку домой…
— Приданое уже даешь? — уточнил Борята.
Парень согласно закивал.
— Это хорошо, вот найдешь здесь жениха, какого благонравного, и вручишь, — Борята взял кошель и вложил его обратно в руку парню. — Здесь ей жениха сыщешь, слыхал⁈ Княжья воля!
Парень снова недобро взглянул на Зорьку и отчаянно замотал головой.
Гридень без смущения прямо богатым рукавом стер меловую надпись и начал писать заново, приговаривая:
— Тебя Вольга спас, кормил — поил, ремеслу обучил, добро свое тебе оставил, а ты не хочешь его сестриничу принять. То как⁈ — он ткнул в надпись большим пальцем.
Данила подскочил к столу и начал тоже что-то быстро писать, возбужденно сверкая очами.
— А он не блажной? — опасливо проговорила Зорька. — Я его боюсь.
— Разумнее нас с тобой. Вишь, догадался, — усмехнулся Борята в бороду, читая, что нацарапал Данила.
— То в твоей головушке, — легонько стукнул он кулаком по лбу несговорчивого парня, — а я об том и не думал. Девка в беде, помочь нужно, только и всего.
Крыж с бабкой втащили короб.
— Вот, все как положено отдаю, ничегошеньки себе не оставил. Сейчас второй притащим, не бесприданница какая, добра полны короба, — и столько самолюбования было в лице дядьки, что Зорькой овладела злость.
— И кобылу выпрягай, кобыла небось от отца ее досталась, — пробасил Борята.
Крыж ойкнул, Зорька ехидно улыбнулась.
— И кобыла моя, пусть выпрягает, — высокомерно проговорила она, согласно кивая.
— Как то⁈ — аж подпрыгнул Крыж. — Кобыла мне от брата досталась, про-то вся вервь знает. Где это сказано, что девке кобыла положена?
— Кобыла моя, и корова там еще осталась, — не обращая на Крыжа внимание, выдала Зорька Боряте, — теленочком разродиться должна на днях, забрать сразу не смогла, так та тоже моя, пусть за нее выкуп отдаст.
— Да ты, девка, белены объелась! — взвился дядька. — В такую даль тебя вез, силы тратил, в такие хоромы пристроил, а ты, неблагодарная, меня же и обирать!
— Пусть все мое вернет, — настырно стояла на своем Зорька, смело глядя гридню в глаза.
— Очами на меня не сверкай, я женатый, — усмехнулся тот в бороду. — Кобылу выпрягай, — приказал он Крыжу.
— Да что ж это, да как же это? Да как же я домой-то вернусь, без лошадки-то?
— Выпрягай, — холодно повторил Борята.
— Смилуйся, — Крыж бухнулся перед гридем на колени, — у меня внуки малые, сыны непутевые, на голодную смерть обрекает, окаянная. Вот и благодарность за труды мои, старания.
— Выпрягай кобылу, — гридень медленным движением огладил рукоять меча.
Крыж затравленным взглядом обвел собравшихся: гордо расправившую плечи Зорьку, хмурого гридня, любопытно притихшую челядинку и отрешенно стоявшего у стола хозяина.
— Так вон оно зачем милость такая, ограбить старика решили, уж и девку подговорить успели, пока я спину надрывал коробами, — Крыж сокрушенно покачал головой. — Передумал я, поехали домой, как ты хотела, — дернул он Зорьку за рукав. — Обойдемся без этих благодетелей, — потащил ее к двери. — Выдам тебя замуж за этого дубину Дедилу, теленка в приданое отдам, уговорила, только, чур, потом не плакаться.
Челядинка охнула, Борята раскатисто расхохотался, запрокидывая голову.
— Смейтесь — смейтесь, охальники, — проворчал Крыж. — Господь все видит. Ну, чего встала⁈ — рявкнул он на Зорьку, больно дергая за плечо. — Живо домой!
Внезапно Данила одним броском пересек горницу и, закрывая гостям путь, сунул в руку Крыжу кошель, а Зорьку, схватив теплой ладонью, оттащил от двери:
— Пу-у, у ме-а.
Дядька вцепился в серебро мертвой хваткой.
— Благодарствую, — быстро бросил он хозяину и был таков, только ступени насмешливо заскрипели под его удаляющимися шагами.
Борята снова довольно расхохотался.
— Зачем он ему добро отдал? — ничего не поняла Зорька.
— Решил, что старый хрыч сироту на торг продавать ведет, раз хозяин принять у себя не хочет, — отвернувшись от Данилы, проговорил Борята. — Вот пусть так и думает, что тебе больше идти некуда.
— А кобыла, корова? — пробормотала Зорька. — И за что стрыю[1] моему кошель?
— Кошель сейчас пошлю отроков отобрать да вернуть. А кобыла и корова и вправду дядьки твоего, то ты и сама ведаешь. Это я так, попугать. Обживайся.
И гридень вышел в темноту крыльца. Бабка тоже куда-то запропастилась. Данила и Зорька остались одни. Несколько мгновений они стояли, украдкой разглядывая друг друга.
— Благодарствую, — поклонилась Зорька.
Данила взял ухват, пошарил им в печи и извлек горшок. Показал жестом — ешь, выкладывая на стол ложку.
— Благодарствую, — снова поклонилась Зорька, усаживаясь вечерять.
Каша была теплой и рассыпчатой, хозяин положил рядом еще краюху ржаного хлеба и поставил крынку с квасом, сам сел тихо в углу, продолжая разглядывать гостью. Зорька прочла молитву и заработала ложкой, есть и вправду очень хотелось, ведь с обеда во рту не было маковой росинки.
— Куда хозяйке стелить⁈ — это появилась старушка, волоча второй короб из приданого, гораздо меньше. — Куда хозяйку спать укладывать? — жестами сопроводила она свою речь, указывая на Зорьку и благостно складывая руки под щеку.
— А-ма, — указал Данила на маленькую дверь.
— В ложнице? — удивилась бабка. — А сам-то где?
— О-у, — сел Данила на лавку у печки.
— Вот и славно. Сам туточки, я внизу со стариком своим в подклети, а тебе ложницу жалует.
— Мне не надобно, я и тут могу, на лавке, — стала отнекиваться Зорька, — у нас дома и ложниц никаких не было, — она снова зыркнула на хозяина.
Данила лишь махнул рукой.
— Уж не переубедишь, он у нас упертый, — бабка подсела к Зорьке, — и щедрый без меры, ничего не жаль, раздаст все, глазом не моргнет.
— Я то приметила.
— Бери все в свои руки, целее будет. Ты девка хваткая.
— А тебя, бабушка, как величают?
— Осьмуша я, бабкой Осьмой кличут. А дед мой, Проняй, расхворался, завтра повидаетесь. Вот мы и челядь вся, приглядываем за сердешным. Поди назовись ему, — чуть подтолкнула она Зорьку.
Та поднялась, на мягких ногах, сильно краснея, подошла к хозяину. Данила поднялся, торопливо подпоясывая рубаху.
— Зоряна я, Зорька. Зорькой кличут!
