могу доказать, что исключительно благодаря мне до начала войны отважные люди не пытались избавить мир от него; их сдерживали исключительно мои увещевания.
— Монтаржи был сохранён вместе с теми, — подвёл итог Теодор Беза, — кто удалился туда, каждый из которых впоследствии вернулся в свой дом в надежде воспользоваться эдиктом о мире.
Буря утихла, но «после дождя облака снова вернулись».
Смерть зятя Рене 24 февраля 1563 года дала небольшую передышку измученным гугенотам. Мир был подписан Конде и королевой-матерью 12 марта, и этот договор был издан в форме «Амбуазского эдикта» семь дней спустя. Таким образом, привилегированным классам была гарантирована «свобода поклоняться Богу» при определённых ограничениях. Акт амнистии отменил все прошлые преступления, но рана была только затянута. Мирный договор не удовлетворил партию гугенотов. Колиньи сказал Конде:
— Одним росчерком пера Вы разрушили больше церквей, чем все силы врага могли бы разрушить за десять лет.
Тем времен Польтро де Мере, убийца зятя Рене, обвинил Колиньи, Субиза и Теодора Безу в соучастии в кровавом преступлении. Хотя те с негодованием отвергли обвинение.
— Но, клянусь своей жизнью и честью, — заявил адмирал, — что не побуждал, не домогался и не искал никого, кто бы сыграл роль убийцы, словами, деньгами или обещаниями.
Таким образом, пытаясь доказать, что он не подстрекал Польтро стать наёмным убийцей и не платил ему за совершение этого преступления, Колиньи дал понять, что, по крайней мере, знал об его замысле.
— Адмирал, — пишет Паскье, его друг, — защищался так слабо, что те, кто желает ему добра, хотели бы, чтобы он либо молчал, либо защищался лучше.
Неудивительно, что Анна д’Эсте не верила в невиновность Колиньи и поэтому обратилась в королевский совет с просьбой о том, чтобы адмирал был отправлен в отставку и предстал перед судом. Когда Колиньи узнал об этом, то выехал из Шатийон-сюр-Луан со свитой из шестисот дворян и направился в Сен-Жермен, где в то время находился двор, к большой тревоге королевы-матери. Екатерина Медичи просила Конде выехать навстречу адмиралу и убедить его вернуться со своей свитой. Д'Анделот, брат Колиньи, предстал перед Советом один и заявил:
— Признание Польтро, сделанное под пытками, было клеветническим.
Несмотря на то, что Анна д’Эсте и семья Гизов не отказались от своего желания отомстить адмиралу, официальное рассмотрение этого вопроса было отложено королём, поскольку Екатерина желала прекращения военных действий. Но как только было объявлено о совершеннолетии Карла IX, мать и вдова покойного герцога де Гиза снова предстали перед королём в длинных чёрных одеждах. За ними последовали дети Франциска с воплями и стонами, а также все родственники и друзья семьи, одетые в траур. Две герцогини бросились к ногам короля, крича:
— Справедливость!
Хотя они не произносили имени адмирала, все знали, что именно в отношении него члены семьи покойного герцога Гиза взывала к мести закона. Король сначала пообещал им «правосудие» и согласился, чтобы парламент Парижа рассмотрел этот вопрос, но кардинал де Шатийон, единственный из трёх братьев, находившихся в то время при дворе, выступил с протестом против суда над Колиньи, зная о пристрастности судей в отношении гугенотов. Тогда Карл IХ распорядился приостановить принятие решения на три года.
Со времени убийства её мужа в Анне д’Эсте произошли большие перемены, и она стала враждебно относиться к Реформации. Придворные дамы-католички считали её своим лидером, что заставило Кальвина пожаловаться на неё Рене:
— …мадам де Гиз выбирает путь, который может привести её в замешательство, если она будет упорствовать, ибо, хотя она и не думает об этом, она стремится разрушить гонимую церковь Франции, которой Бог будет защитником и поддержит это дело. Я… очень желаю, чтобы Ваш авторитет побудил её умерить свои страсти, которым она повинуется, сражаясь против Бога.
Таким образом, Рене пришлось столкнуться с недовольством не только королевского двора и католиков, но и видных гугенотов.
В письме, датированном 1563 годом, она отвечает женевскому реформатору:
— …в то время, когда я готовилась вернуться ко двору в Фонтенбло… мне запретили проповедовать там… и не только в доме короля… но и в том, который я купила… в деревне, который я всегда одалживала и посвящала для этой цели, даже когда меня не было при дворе… Теперь, что касается моих подданных, прошло много времени с тех пор, как я начала (работу), и сейчас я стремлюсь завершить её, если так будет угодно Богу, а что касается членов моей собственной семьи, то в каждом человеке есть… хорошее, на которое Вы должны полагаться в будущем…
Затем герцогиня пожаловалась на Кулонжа:
— Он на кухне ударил больного старика, который не принял нашу религию. Ещё (Кулонж) вводил (в замок) и выводил тех, кого считал нужным…
В конце письма она благодарит Кальвина за новогодний подарок — медаль, отчеканенную её отцом, Людовиком ХII, со знаменитым девизом «Perdam Babylonis nomen» («Я уничтожу имя Вавилона»).
Испанский посол Шантонне доносил королю Филиппу II в начале 1564 года:
— Герцогиня Феррарская покинула двор, что действительно является очень заметным событием, поскольку в её апартаментах ежедневно проводились молитвы и молебны.
Узнав о жалобах вдовы, Кулонж наябедничал своему патрону:
— Рене хочет участвовать в заседаниях Синода… Но если Павел считал, что женщины должны молчать в церкви, то тем более они не должны участвовать в принятии решений. Как будут паписты и анабаптисты издеваться, когда увидят нас, управляемых женщинами!
Судя по тому, что Кальвин не спешил отзывать Кулона, он был согласен с тем, что женщин не следует допускать к управлению Церковью. Между тем Рене не стеснялась высказывать своё негодование по поводу насилия, которое не только католики, но и гугеноты применяли к своим врагам, о чём 21 марта 1564 года написала в Женеву:
— …я сокрушаюсь, что Вы не знаете, как некоторые в этом королевстве себя ведут. Они даже нападают на простых женщин, убивают и душат их. Это противоречит заветам Христа. Я говорю это из великой любви, которую испытываю к реформированной религии…
Хотя в Синод Рене не допустили, но за свои решительные действия в поддержку протестантов она, в конце концов, удостоилась похвалы Кальвина, и одно из его последних писем на французском языке, отправленное со смертного одра, было адресовано ей. Духовный отец Рене скончался в Генуе 27 мая 1564 года. Не может быть никаких сомнений в том, что она искренне оплакивала тяжёлую утрату, которую тогда перенесла. Кальвин не только давал ей советы по некоторым практическим вопросам, но и его дружба, должно быть, была мощной поддержкой для принцессы
