Савийя глубоко вздохнула, и маркиз почувствовал, что она бесконечно тронута его словами.
Но в следующую секунду она с отчаянием проговорила:
— Ты не понимаешь!
— Чего именно я не понимаю? — ласково спросил он.
— Что невозможно избавиться от предрассудков, убеждений, суеверий и ненависти, которые копились много столетий подряд! — воскликнула она. — Ты прав: мы с тобой — просто двое людей, которые любят друг друга, но между нами лежит глубокая пропасть, и никакими словами или поступками тебе не уничтожить ее.
— Это просто нелепо! — резко ответил маркиз. — Есть одна вещь, которая способна уничтожить любую пропасть, Савийя. Эта вещь сильнее всех препятствий, которые ты только что назвала.
— И что же это такое? — недоверчиво спросила она.
— Любовь! — торжествующе сказал он.
Произнеся это магическое слово, маркиз привлек Савийю к себе.
Он высоко полулежал на подушках, и Савийя не сопротивлялась ему. Ее голова упала ему на плечо, и она оказалась на постели, полусидя, полулежа рядом с ним.
— Найдется ли на свете что-либо важнее этого? — спросил он, прижимаясь губами к ее губам.
Он поцеловал ее с яростной страстью, о которой позабыл в те две недели, пока был слаб после падения, раны и лихорадки. Теперь же, когда его губы приникли к ее нежному рту, он чувствовал, как желание пламенем разлилось по всему его телу.
И в то же время он испытывал искреннюю нежность к ее невинности и доброте.
— Я люблю тебя! — снова повторил он. — Поверь моим словам, Савийя: в моей жизни нет ничего важнее моей любви к тебе и нашего совместного счастья.
Он снова целовал ее, пока все ее тело не наполнилось трепетной страстью, а потом спросил:
— Может быть, нам стоит уехать отсюда и забыть о том, что у меня была когда-то другая жизнь? Я стану целиком твоим. Пусть Джетро будет маркизом Рэкстоном, пусть ему принадлежит наше фамильное имение и все остальное. Мне ничего в жизни не нужно, кроме тебя и твоей любви!
Савийя обвила его шею руками. Ее губы отвечали на страстные поцелуи возлюбленного. Маркизу было слышно, как отчаянно колотится ее сердечко.
А когда ему стало казаться, что еще немного, и они достигнут самой вершины экстаза, что большего наслаждения человеческая природа просто не способна вынести, Савийя очень осторожно высвободилась из его объятий.
— Я люблю тебя, — прошептала она, — но тебе все равно пора отдыхать.
Маркиз начал было протестовать, но она нежно прижала кончики пальцев к его губам, остановив его возражения.
— Спи, — приказала она. — Ты устал. Сейчас не время принимать решения.
— Скажи мне одно, — настоятельно просил маркиз. — Скажи, что любишь меня так же сильно, как я тебя люблю. Скажи мне это, Савийя! Мне надо услышать от тебя эти слова, а не только ощущать твою любовь, когда я прикасаюсь к тебе!
— Я люблю тебя! — чуть слышно сказала она.
Но маркизу показалось, что в ее словах почему-то слышалось настоящее отчаяние.
— Я пойду, милорд, если вашей милости больше ничего не угодно? — спросил Хобли.
Сидевший в тени около кибитки маркиз поднял голову и посмотрел на своего преданного камердинера.
— Спасибо, мне ничего не нужно, Хобли, — ответил он. — Но не забудьте удостовериться, что полковник Спенсер, главный констебль графства, завтра действительно будет дома.
— Обязательно, милорд.
— И при этом не вызывая ничьих подозрений! — напомнил ему маркиз. — Я не хочу, чтобы кто-нибудь заподозрил, что я жив и собираюсь вывести мистера Джетро на чистую воду.
— Я все сделаю в точности так, как вы сказали, милорд, — отозвался Хобли, но в его голосе заметно было легкое осуждение. Видимо, слуге было немного неприятно, что маркиз счел нужным еще раз предостеречь его.
— Тогда до свидания, Хобли. И спасибо.
— Всего вам хорошего, милорд.
Захватив пустую корзинку, в которой он принес из поместья еду, Хобли направился к деревьям и уже через несколько секунд исчез из вида.
Маркиз еще раз подумал, что Савийя нашла для него идеальное убежище.
Кибитка, деревянные стены которой были расписаны яркими красками, была совершенно скрыта зарослями плюща, кустарниками и длинными плетями вьюнков. Сливаясь с окружающими их естественными зарослями и низко растущими ветвями деревьев, жилище оказалось, как и говорила Савийя, практически невидимым.
В этой части леса деревья росли особенно густо. Маркиз пытался вспомнить, бывал ли он в этом месте прежде, но решил, что если и бывал, то совершенно об этом забыл.
Прошло уже три недели с того дня, когда он был сброшен с лошади людьми Джетро, которые потом пытались заколоть его кинжалом.
Его рана зажила, ключица срослась. Он говорил вполне серьезно, когда еще несколько дней назад заявил, что совершенно поправился и находится в полном здравии.
Но тогда его намерение выяснить отношения с Джетро, о котором он объявил неделю назад, оказалось результатом чрезмерного оптимизма.
Маркиз даже не подозревал, насколько он ослабел, пока впервые не поднялся с постели самостоятельно, чтобы выйти из кибитки, и убедился в том, что у него подгибаются ноги и темнеет в глазах.
— Мне стыдно, что я такой немощный! — признался он Савийе.
— У тебя была очень сильная лихорадка, да и крови ты потерял много, — напомнила она ему.
— И все равно я не ожидал, что буду ощущать себя ребенком, а не мужчиной, — недовольно пробурчал он.
— Ты должен набраться сил, чтобы сделать то, что тебе предстоит, — тихо сказала Савийя, и маркиз почувствовал, что ей все еще страшно за него.
— Ты должна придать мне отваги, — сказал он. — И вам с Хобли пора перестать жалеть и нежить меня как вы делали это в последние недели.
Тем не менее после своего первого выхода на свежий воздух маркиз был рад забраться обратно в постель. Уснул он мгновенно, не успела его голова утонуть в мягкой подушке.
Но дни шли, и с каждым прошедшим днем он становился все сильнее.
Савийя брала его на прогулки по лесу, и он узнал очень много нового о птицах и зверях, попадавшихся им на глаза, и о разнообразных лесных растениях.
Она рассказывала ему странные легенды и поверья, связанные с цыганскими правилами жизни. Он узнал о белках (их цыганское название, «ромен норга», переводилось как «цыганские кошки»), которые считались счастливой приметой, талисманом. Особенно они помогали в любовных делах.
— А вот хорьки приносят несчастье, — говорила Савийя. — Если цыган случайно убивает хорька, то считается, что весь табор очень долго будут преследовать неудачи.
