в Воронож искать подались.
— Ингварь уж наверное знает, — пробормотала Услада, — кто-то ему и без меня сказал, не может быть, чтоб только я, как все было, ведала. Ну, ведь не может такого быть, там же много людей было, кто-то же ведь доскакал, предупредил, — она разволновалась, по полу послышался топоток босых ног.
Миронег поднялся, отодвинул полог.
— Ну, чего всполошилась? Не найдут они тебя здесь, я что-нибудь придумаю. Сумею тебя защитить, — он осторожно приобнял ее за плечи.
— Ведь ему и без меня все скажут, верно? — выдохнула Услада. — Зачем же мне туда, на погибель? Ингварь не поверит, он меня ему выдаст. В такое нельзя поверить, я бы сама не поверила, никогда бы не поверила. А в нем бесы сидят, боюсь я его, до дрожи боюсь. Знаешь, мне иногда мерещится, что он за спиной у меня стоит. Повернусь, а нет никого, и так страшно становится.
— Не бойся, нет здесь никого. Не нужно тебе к Ингварю, — обнял ее Миронег, — видел я того Ингваря, себе на уме, подальше от таких держаться надобно.
Услада доверчиво положила голову ему на грудь, прижалась крепче. Миронег шумно выдохнул, снова пьянея.
— Сама уж пропала и тебя сгублю, — простонала Услада.
— А я пропасть не боюсь, — твердо отозвался Миронег.
Девичьи руки сами наклонили его голову ниже, а мягкие губки коснулись обветренных губ. Колесо страсти завертелось по нарастающей, опрокидывая за одно все зароки и доводы рассудка. Миронег сгреб чаровницу в охапку и увлек на свою лавку. Да какая же птаха медовая, сладкая… нежная, и только его. Не было у нее ни того, в кого влюбиться хотела, ни князя, ни боярина, а лишь лесной бортник, которому сама отдалась по доброй воле. По любви ли? Да об том сейчас думать недосуг.
Миронег водил ладонью по разгоряченному женскому телу и вдыхал пряный аромат волос, а Услада доверчиво лежала на его плече. Вот такая она, темная осенняя ночка.
— Я повой завтра надену? — прошептала Услада.
— Само собой, без повоя теперь не выпущу, — собственнически поцеловал ее в висок Миронег.
— А повенчаемся? — робко спросила она.
— Ну, тут-то так живут, по сговору. Родни у тебя нет, а мы вроде с тобой сейчас сговорились, — подарил он ей еще один жаркий поцелуй. — Ежели хочешь братцу весточку передать, ты ж говорила, что у тебя брат есть, так я пошлю, посватаюсь.
— Не надобно, — встрепенулась Услада.
— Ну, тогда поп как доедет сюда, разных умников, что волхованием промышляют, погонять, да народец местный пристыдить, так благословить может.
— Негоже без венчания, — вздохнула Услада. — Мне обязательно обвенчаться с тобой нужно.
— Ладно, подумаю, куда податься, чтоб обряд совершить.
— Обещаешь?
— Обещаю.
Услада закрыла очи, погружаясь в сон.
Миронегу не спалось: «Борятке рот заткну, все успокоится, — размышлял он. — Зиму здесь перезимуем, а по весне придется дом в верви рубить, нельзя с молодкой в такой глуши жить. Подружится с местными бабами, все ей веселее будет, да и безопасней, а то уйду на ловы, кто ее защитит. Опять же, ежели понесет, повитуха нужна будет. А хоромы срублю как в Пронске ставят, со светлицей, теремом. И челядь нанять надобно, чтоб ручки мягкие не стерла, да от тяжелой деревенской работы не согнулась. А там, не хотелось бы, да, может, и в дружину придется снова податься, семья в достатке должна жить».
Одно было ясно, размеренная лесная жизнь менялась, и с этим надобно было смиряться. Приобретая одно, надобно жертвовать другим. Этой ночью Миронег свой выбор сделал.
Миронег с молодой женой плыли в вервь, пора было показать молодку общине. День выдался хмурым, но без дождя, чья-то невидимая рука выкрасила небо в ровный серый цвет, и эта однообразная серость уходила далеко за окаем. Река мутным бурым потоком лениво несла лодку по течению вместе с россыпью осенних листьев. Таким же ярким листом на корме смотрелась Услада, завернувшаяся в рыжую душегреечку. Миронег старательно готовил молодую жену к новой встрече, объяснял, что народец в верви незлобный, открытый, ну, кроме, некоторых, и встретить подружью [1] бортника должны хорошо, главное, чтоб не заподозрили, откуда она взялась. А еще описывал Хоперские веси, называл имена знакомых ему поселян. Это на случай, ежели кто-то начнет расспрашивать особенно настырно. Услада смотрела на мужа, кивала и улыбалась, смущая и путая мысли. Именно сейчас Миронег ясно осознал, насколько крепко он к ней привязался, прикипел чувствами и желаниями.
Внизу под лавкой в тряпице лежали шесть гривен серебра, взятые Миронегом поутру из тайника. Пригодятся ли? Отдать добро в алчные руки, пытаясь купить молчание, или пока придержать — там видно будет, стоит сначала оглядеться. Не отпускало ощущение охоты — зверь не силен, и даже глуп, но глупость, увы, непредсказуема.
Вот и пристань, узкая полоска песчаного берега с рядами перевернутых для просушки лодок, убегающая наверх по более пологой стороне холма тропа, частокол с распахнутыми за ненадобностью воротами.
Поселяне лодку бортника приметили издали, поэтому, когда Миронег начал, преодолевая течение, загребать к берегу, у кромки воды уже собралась толпа любопытствующих. Ясно, едва ковыляющий Борята все ж успел к каждому дому разнести чудную весть — нелюдимый лешак, отказавшийся от доброго десятка окрестных невест, вдруг оженился, да еще и на сироте-чужачке, и скорее всего бесприданнице, потому как ни лошади, ни коровки, ни телочки Борята в лесной усадьбе не приметил. С чего это бортник вдруг передумал? Неужто так молодка хороша? «А поглядим», — должно быть, сказали соседи и повалили к пристани.
Миронег с тревогой посмотрел на Усладу, как переживет такое пристальное внимание робкая птаха? Глянул и удивленно приподнял бровь: его молодая жена на вид казалась совершенно спокойной — спина выпрямилась, подбородок приподнялся, на губах застыла легкая полуулыбка приветствия, руки умиротворенно покоились на коленях, и не тени робости или страха пред толпой зевак. Должно, их так учили держаться в княжьем тереме, а, может, взыграла кровь степных предков. Кто они были, простыми ли коневодами или водили орды по приказу племенного вожака? Как же плохо Миронег знал свою подружью.
Причалил бортник умело, мягко, двое селян помогли затащить дощаник на песок. Миронег, спрятав
