– Спросил, как день мой прошел, – Настя смех прятала, уж очень потешно боярин удивлялся. – Потом колечки подарил Свенельдовы.
– Кольца? – задумался. – Вместе с бородой?
– Нет, – Настя уж смеялась. – Без нее. Боярин, ты позабыл все?
– Ну не так, чтоб совсем, – сам хмыкнул. – Настя, чего я тебе наобещал? Только слово в слово говори. Если так вокруг меня ходить будешь, то я всякий день тебе такое рассказывать стану.
– Ничего не обещал, – Настя помотала головой.
– Это ты из-за колец? – бровь изогнул. – Ты обожди меня тут, я до Свенки сбегаю, еще наберу.
– Вадим Алексеич, зачем же мне столько? – Настя смеялась. – Куда девать?
– Куда вздумаешь, – улыбнулся, подался к боярышне. – Хочешь, в сундук прячь, хочешь, мне в бороду вплетай. Краше Свенельда буду.
Настя отступила на шаг:
– Свенельд опечалится, – отшучивалась. – Без колец останется.
– Новых сыщет, – Норов наступал. – Ты чего так о нем тревожишься?
– Не о нем, – Настя еще шаг от боярина. – О тебе.
– Вон как, – опять догонял. – С чего бы? Вчера и слушать меня не хотела, а нынче печешься.
– Ты обо мне печешься, а я в ответ, – Настя вздохнула и остановилась. – Благодарствуй, – поклонилась. – Боярин, в долгу перед тобой. Чем платить, не знаю.
Умолкла, смотреть на Норова не хотела, боялась, что снова будет о свадьбе. Молчал и боярин, но через малое время вымолвил:
– Дождись.
Настасья крепко сжала кувшин и взглянула на Норова, тревожась:
– Дождаться? – глаза распахнула испуганно. – Ты на рать? Когда? Нынче? Надолго?
– Пока недалече, – взглядом опалил. – В Красово. Князь там будет, мне говорить с ним надо. Настя, дождешься?
– Дождусь, – бросилась к Норову. – Дождусь, Вадим Алексеич.
Боярин руку поднял, ухватил Настю за шею и к себе потянул:
– Полуднем выдвигаюсь, – голову склонил, шептал едва не в губы. – Поцелуй что ли на прощание.
Ничего не ответила Настасья и целовать не стала. Сжалась, зажмурилась и стояла испуганная, тряслась.
– Видно, мало наговорил ночью-то. Еще надо, – прижался горячими губами к гладкому лбу боярышни и отпустил. – Иди, Настя, спасибо за квас, – и пошел к дому, не оглядываясь.
Боярышня осталась посреди двора с кувшином, все смотрела вослед Норову, голову слоняла и так, и эдак. Все раздумывала, отчего щеки румянцем опалило, да шея огнем зажглась, аккурат там, где недавно была рука Норова.
От автора:
Ледник - погреб-ледник – старинное сооружение для сохранности продуктов.
Глава 21
– Боярин, не тревожься о подворье, – Ульяна урядно обняла Норова. – Все сделаю, за всем пригляжу. Себя береги, возвращайся вборзе. К празднику-то поспеешь, нет ли?
– Бог даст, поспею, Ульяна Андревна, – Вадим склонил голову, дождался пока боярыня перекрестит на дорогу, а потом уж метнулся взглядом к Насте.
Та выглядывала из-за тёткиного плеча, широко распахнув глаза. Вадим если б и хотел взор отвести, то не смог бы: боярышня смотрела тепло, улыбку, видно, прятала, да не схоронила. Ямки на щеках выдали ее с головой.
Промеж того углядел Норов во взоре Настином интерес, разумел, что так на него еще не глядела. Хотел обрадоваться, но упредил себя. Чуть узнал боярышню, а потому и понял – это с доброты, не с любви.
– Вадим Алексеич, ты чего ж молчишь? – Ульяна брови высоко возвела, должно быть, удивлялась. – Здоров ли?
– Здоров, – Вадим вошел в разум. – Боярыня, на два слова, – и пошел от крыльца.
На подворье людно: народ пришел боярина проводить и с ним десяток ратных. Коней седлали, суетились возле воев, подавали снеди, прятали в переметные сумы. Девки стояли молчком, улыбки кидали ратным, те подкручивали усы, посвистывали. Тетка Полина – необъятная рыхлая баба – лезла к Борису, протягивая свежий румяный каравай. Гомонливо, да отрадно. А как иначе? Не на рать провожали, знали, что вернутся.
Норов шагал широко, тётка семенила за ним, молчала и не лезла с речами, пока боярин не остановился и не обернулся к ней:
– Ты вот что, Настасью отпускай на берег. Писарь у меня старый совсем, а за мытом глаз нужен вострый, – врал Норов и не краснел.
Боярыня долгонько смотрела на Вадима, слов не кидала, а потом, будто решилась:
– Отпущу, – кивнула и улыбнулась хитро. – Тебе лучше знать, куда ей можно, куда нет.
– С чего это вдруг? Ты ж завсегда противилась. Помню, гневалась, когда я отправил ее одну к Ольге.
Ульяна огляделась, будто хотела увериться, что боярышня далече и не слышит, а потом шагнула ближе к Вадиму и высказала:
– Почему же вдруг? Вижу, заступник у Настасьи появился сильный да умный. Так чего ж я поперек становиться буду? – прищурилась. – Что смотришь? Думал, не знаю ничего? Думал, ослепла я? Глядишь так, что на Насте едва летник не горит. Иного кого давно б уж погнала от боярышни, но в тебя верю крепко, ты не обидишь, не опозоришь.
Норов лицом не дрогнул:
– Договаривай.
Ульяна утерла рот платочком и высказала:
– Рать собираешь? За тем и к князю идешь на поклон? Спорные земли воевать? Порубежное откроешь, когда ворога одолеешь, не иначе. Да и веси ближние к рукам приберешь. Так ли?
– Молодец, верно разумела, – сказал от души, но прищурился сурово. – Чего хочешь от меня? Ведь не просто так ты о весях разговор завела.
– Мураново, – проговорила тётка и взглядом осерьезнела. – Весь малая, а земля там хорошо родит, про то ведаю. Торг большой близко и Тихонова пустынь.
Норов раздумывал, с ответом не спешил, но все же, высказал:
– Землями владеть только муж может. Себе весь хочешь? Не трать времени напрасно, не выйдет.
– Нет, – оправила убрус* богатый. – Если не сладите с Настей, туда ее увезу. Домок какой никакой справлю сама, от голода не помрем. Твоего злата мне не надобно.
– Вон как, – Норов взялся за опояску. – Дружбе нашей конец, верно я разумел, Ульяна?
– Не услыхал ты меня, Вадим, – тётка головой покачала. – Если не сладите, увезу. И не посмотрю на то, что ты Норов. Неволить девку не дам, так и знай, – Ульяна запечалилась. – А про Мураново упреждаю, чтоб потом не удивлялся, что живем на твоей земле. Иль погонишь?
Вадим злобу унял. Ульяна удивила: не чаял встретить такой отпор.
– Еще не укусила, а жевать принялась, – бровь изогнул. – Мураново покамест не мое, и только богу ведомо, осилю с ворога иль нет.
– Ворога осилишь, об том и не печалюсь, не тревожусь. Ты всех осилишь. А Настя… – тётка вздохнула. – Вадимушка, я б рада была тебе ее отдать. Но силком не позволю, за нелюбого не пущу. Своей участи ей не желаю.
Помолчали оба, а потом уж Вадим рассказал:
– Вчерашним днем согласилась пойти за меня. Уговорились ждать со сватовством до шапки лета.
– И ведь смолчала! – тётка осердилась. – Ни одного словечка мне не кинула! Ну погоди, негодница, ужо я тебе! Я за нее воюю, а она как воды в рот набрала!
– Погоди ратиться, Ульяна, – Норов и запечалился, и озлобился разом. – Ты силком ее не пустишь, а я насильно не возьму. Согласилась, то правда, но не своей волей. Донимал, вот и прогнулась.
– Так чего ж тебе еще? – Ульяна, улыбаясь, вопрошала то же самое, что и Норов всякий час у самого себя.
– Молока птичьего, – рыкнул Вадим, вызверился и пошел от боярыни прочь.
– Погоди, да погоди ты, шальной, – Ульяна топотала следом. – Не поспеваю за тобой.
– В дом иди, будет на сегодня досужих разговоров, – гнал от себя боярыню. – И впредь о том не говори, разумела? Озлюсь.
– Погоди, Вадимушка, – Ульяна положила белую руку на плечо боярина. – Дай обниму тебя за всех нас, за баб. Впервой вижу, чтоб муж бо ярый к рукам не прибрал то, чего хочется. Жалеешь ее, неволить не хочешь. – обняла Норова, прижалась головой к его груди. – Спаси тебя Господь, убереги.
– Ну будет, будет тебе, – приобнял тётку. – Ты плакать вздумала? Глазам не верю.
– Сам виноват, – тётка отпустила Норова, глаза утёрла платочком. – А ты как хотел? Пустил бабьего племени в дом, терпи.
