милостью Вашей и оказать содействие в возвращении ее в семью, с которой она невольно была разлучена. Разрешите мне представить Вам Софью Алексеевну Воронцову.
Высокие двустворчатые двери открылись, Соня на подгибающихся ногах вошла в покои, и присела в глубоком реверансе.
- Встаньте, - услышала она глубокий голос над своей головой.
Софья поднялась и посмотрела на того, от кого зависела ее судьба сейчас.
- Мне говорили, что Вы необычайно красивы, - задумчиво молвил император, обходя ее кругом, - Вижу, что не обманули. Что же, теперь мне понятно, почему светлейший князь совершенно потерял голову. Слухи, которые доходили до меня, весьма противоречивы, сударыня. Но, если пан Ружинский утверждает, что Вы дочь его покойной сестры, у меня нет оснований ему не верить. Возвращайтесь к мужу, сударыня, я велю своему секретарю написать письмо, объясняющее мое решение.
Тройка резво бежала по укатанному почтовому тракту. Неделю Софья и пан Ружинский были в пути. Каждое мгновение приближало ее к дому и все тревожней на душе становилось. Как же встретят ее там? Весь свет ее блудницей сочтет. Как осмелилась она вернуться? Как мужу в глаза посмотрит? Что он делать станет? Может в монастырь сошлет?
Вот и указатель «Преображенское», еще пара верст и она дома, в имении. Усадьба встретила их тишиной, падающим снегом и трескучим морозом. Софья легко спрыгнула с подножки. Навстречу ей спешил старый конюх Семен.
- Семен, где все? – обратилась она к нему.
- Ой, ваша светлость, что ж это будет то теперича? – перекрестился мужик, кланяясь ей.
- Где муж мой?
- В церкви его светлость, венчаться они должны сегодня.
Софья побледнела, закружилась голова, двор завертелся каруселью перед глазами. Казимир подхватил ее.
- Софья, не время сейчас, - встряхнул он ее.
- Показывай куда ехать! - бросил он мужику, помогая ей снова забраться в сани.
Василий стоял у алтаря. По его настоянию свадьбу решили играть не в столице, как того княжне хотелось, а в имении. Бросив взгляд на свою невесту, князь едва заметно вздохнул. Открылась дверь за спиной, по толпе гостей пробежал тихий ропот, который становился все громче и громче. Святой отец, совершавший обряд венчания замер.
- Василий Андреевич, Ваша светлость, - раздался громкий мужской голос, ему незнакомый, - Так торопитесь двоеженцем стать?!
Толпа ахнула. Воронцов резко обернулся. В проходе стоял высокий не знакомый ему мужчина, а рядом с ним Софья, опираясь на его руку.
- Господи, Боже, - перекрестилась Анна Николаевна, - Софья, живая.
Ноги сами понесли к ней. На невесту свою Василий даже не оглянулся, слыша за спиной ее возмущенные вопли.
- Софи, сердце мое, ты ли это? – дрожащие руки гладили знакомые черты, вытирали соленые слезы с гладких щек.
- Недолго же Вы, Ваша светлость в печали были, - отодвигаясь от него, тихо сказала Софья.
- Это возмутительно, - вполголоса произнес князь Дашков, - Бросить у алтаря мою дочь ради крепостной девки.
- Прошу прощения, господа, что прервали Вас, - громко произнес пан Ружинский, - Но свадьбу придется отложить в свете открывшихся обстоятельств.
Поздним вечером в кабинете его светлости князя Воронцова супруги остались наедине. Софья знала, что Василий собирался жениться, но одно слышать об этом от незнакомого по сути человека, а совсем другое увидеть воочию своими глазами того, кому ты отдала свое сердце, прикипела всей душой, стоящего у алтаря рядом с другой. Обида встала комком в горле, не давала вздохнуть.
- Скажи мне, Софи, - поднял глаза князь, - Историю, рассказанную паном Ружинским о твоем невероятном спасении по дороге в Шаражд, я уже слышал. Скажи мне правду. Ты была там?
Софья горько усмехнулась, она ждала этого вопроса.
- Да. Я была наложницей шейха Фархада бин Сакр аль-Касими.
Она видела, как дернулся мускул на щеке ее супруга. Воронцов молчал.
- Ну что ты молчишь!? – слезы подступили к глазам, - Может, мне руки наложить на себя надобно было, дабы не опозорить фамилии твоей?! Может, мне в монастырь уйти?! Если ты не хочешь более меня видеть, дозволь забрать сына, и я уеду с паном Ружинским, - устало вздохнула она.
- Никуда ты не поедешь! Как же я могу отказаться от супруги, которая под протекцией самого государя находится, - язвительно ответил Василий, - Нет, Ваша светлость, Вы моя жена, ею и останетесь. Вы будете жить здесь в имении, и никогда, слышите, никогда не будете более покидать его пределы.
- А Вы, Ваша светлость?...
- А я, вернусь в столицу, - усмехнулся Воронцов, - Сил моих видеть тебя, нет!
С этими словами князь развернулся на каблуках и вышел из кабинета, оставив Софью одну. Она добрела до своей спальни, с помощью горничной разделась и легла в постель, пустую и холодную. Горечь подступила к горлу. Слезы тихо выкатывались из под закрытых век, оставляя мокрые дорожки на лице.
Не спалось. После выпавшего днем снега поднялся ветер, завывая за стенами господского дома. Софья поднялась с кровати, подойдя к окну, отдернула тяжелую бархатную портьеру. За стеклом мутная мгла окутывала все кругом, тонкий силуэт месяца, едва просматривался сквозь снежные завихрения вьюги. Такая же зима стыла в сердце, не оставив в нем ни искры тепла. Только холод и боль. Накинув на плечи халат, она прошла в детскую. Нянька спала в кресле около камина. Склонившись над кроваткой, мать долго всматривалась в свое дитя. Как же он похож на своего отца. Неужели вырастет таким же как он? Черствым. Неужели и для него гордость станет важнее самого дорогого? Нет. Она не допустит такого. Она воспитает его настоящим мужчиной. Умным, добрым и способным стать выше предрассудков общества. Пусть пан Казимир преподнес свою версию ее отсутствия в течение полугода, для всех она это время провела в Европе, но мужу своему Соня не смогла солгать. Какой же глупой она была, когда надеялась, что Василий сможет переступить через свою треклятую гордость, простит и примет ее. Какой наивностью было считать, что чувство, которое связало их, окажется для него дороже, чем уязвленное самолюбие. Опустившись на стул рядом с колыбелью, она горько вздохнула. Сколько еще одиноких ночей ожидает ее.
Его светлости тоже не спалось этой вьюжной ночью. Несколько раз Воронцов подходил к двери, ведущей в покои его жены. В последний раз, уже взявшись за ручку, он отдернул руку, словно обжегся. Господи, Боже, ну за что такая
