От форта Ларами дорога становилась все каменистей. Караван поднялся на плато, представляющее собой бесконечную пустыню, усеянную острыми камнями, испещренную оврагами и балками. Лишь кое-где росли тополя. Повозки раскачивало и трясло. Оси то и дело ломались, их приходилось снова и снова чинить. Постепенно переселенцы стали избавляться от громоздких и ненужных вещей – столов, кресел.
– Мы ведем себя так, будто мир вокруг нас – свалка для наших отбросов, – заметил как-то Мэйс. – Пройдет пятьдесят лет, а наши старые горшки, сковородки и перины будут все еще здесь валяться, сушиться под солнцем и удивлять волков.
Мало кто обратил внимание на предостерегающее замечание Мэйса, для них мир был огромным бесконечным пространством, в котором хватит места и для мусора.
Под тополями протекали красивые, чистые ручейки, и Мэйс предупредил путников об опасности, таящейся в них. Впервые им пришлось столкнуться со щелочными источниками. Уже погибло несколько лошадей, и многие люди страдали от дизентерии. На этот раз болезнь не миновала и Эмеральду, хотя она и считала себя здоровой как лошадь. Гертруда Вандербуш так и не оправилась после болезни, и Труди пришлось взять на себя все бремя забот. Ее лошадка Гольден, напившись из источника, настолько ослабела, что Труди, как и Эмери, теперь шла пешком, Во время дневных остановок Эмери видела, как она собирает хворост для костра, готовит пищу. Папаша Вандербуш старался привлечь внимание мужчин к тому, какая у него работящая дочка и как вкусно она готовит.
Мэйс, как видно, тоже это заметил, и Эмери подозревала, что они продолжают украдкой встречаться. «Я заставлю его позабыть о Труди, – говорила она себе. – Я заставлю его полюбить меня и жениться на мне».
Тимми не становилось лучше. Бен Колт по нескольку раз в день приходил делать мальчику перевязку и приносил свежую мазь для Пера. С каждым визитом Бен все мрачнел. Слово «ампутация» звучало все чаще.
– Ампутация! Почему вы на ней заклинились? – спросила как-то вечером Эмеральда провожая его до повозки.
Воздух был полон обычным лагерным вечерним шумом: треском костра, оживленными разговорами, звуками скрипки.
– Ты все еще живешь в придуманном мире. Спустись на землю и трезво оцени ситуацию, Эмеральда. – Бен пристально посмотрел на неё.
– Я не так наивна, как вам кажется, – ответила она раздраженно. – Но я думаю о будущем мальчика. В таком месте, как Калифорния, нужны сильные, крепкие мужчины…
– О каком будущем ты говоришь, – резко перебил он ее. – У мальчика вообще не будет будущего, если не отнять ногу. Разве ты не видишь, что происходит с ней? С каждым днем ему становится все хуже. У него начинается лихорадка, глупая твоя голова. Вот почему на щеках его появился румянец и блеск в глазах. Начинается гангрена, Эмеральда, а ты мечтаешь о каком-то будущем для этого мальчика!
– Нет, – прошептала она, – вы ошибаетесь, Я уверена в этом. Тимми лучше. Вы видите, сколько времени он проводит с этим индейским мальчуганом. Он постоянно разговаривает с ним. Это его успокаивает и отвлекает. Ему не может быть хуже.
– Нет, ему хуже, и скоро вы все в этом убедитесь, – повторил он.
К вечеру они достигли северного рукава реки Платт. Переправа обещала быть трудной. Мэйс предупредил об этом. Река была слишком глубокой, чтобы переходить ее вброд, так что повозки придется переправлять вплавь, как и животных. Задача предстояла трудная. Надо было заранее смириться с потерей одного-двух волов.
Дрожь пробирала Эмеральду при воспоминании о последней переправе, когда утонул Чарлз Моррис. А сейчас, когда Тимми так ослаб…
Но у них не было выбора. Впереди их ждала Скала Независимости. Мэйс рассказал ей, как серая громада вдруг возникает посреди абсолютно ровной поляны. Вот уже много лет путешественники и охотники выцарапывали на ней свои имена. Мэйс тоже оставил на этой скале свое имя и обещал показать эту метку Эмеральде, когда они будут проезжать мимо.
Вечером они разбили лагерь у реки, планируя с утра начать переправу. Уайт Тетчер достал колоду карт, и некоторые из мужчин сели играть. Их голоса далеко разносились в вечерней тиши.
На рассвете, когда громадный красный диск солнца показался на горизонте, обнаружилась пропажа индейского пленника.
Перо спал под повозкой, руки его были привязаны к оси повозки. Оррин собственноручно проверял веревку. И сейчас он первый заметил пропажу мальчика. Его вопль заставил полусонную Эмери выскочить из палатки.
На ходу застегивая платье, она недоуменно смотрела на Оррина.
– Где он? – рычал Оррин. – Кто отпустил моего раба?! Кто перерезал веревку?! – кричал он, потрясая ее обрывком.
– Оррин, что случилось? – Маргарет, заспанная, показалась из палатки.
Сюзанна вылезла из повозки, протирая глаза. Все смотрели на Оррина полусонными глазами.
– Я сказал, что негодяй сбежал!
– Когда я ложилась спать, он был на месте, – сказала Эмери. – Я знаю это, потому что принесла ему одеяло. Он замерз.
В душе она ликовала. Сейчас мальчик, должно быть, уже далеко, возможно, дома.
– Этот ублюдок только и ждал, когда ему перережут веревки, – злился Оррин. – Он знал, что мы собираемся переправляться через реку и назад ему не вернуться, если только вплавь… Вот он и… Интересно, кто помог ему это сделать?
Оррин прошелся вдоль повозки, разгребая каждый дюйм пыльной земли носком сапога.
– Никто из вас не одобрял того, что я взял раба, – сказал он почти про себя, – никто. Я видел, что вы смотрели на меня как на последнюю тварь.
– Конечно, я тебя не одобряла, – согласилась Маргарет. – Но я не…
– Говорят, из индейцев получаются хорошие, смышленые рабы, – продолжал Оррин, будто и не слышал ее. – Но вы в это не верили, эй, вы, кому говорю?! Даже Тимми… – Оррин остановился и что-то поднял. – Если это не пуговица от рубашки Тимми, то я обезьянья задница.
Тимми! Эмеральда и Маргарет переглянулись, вспоминая, как много времени мальчики проводили вместе.
– Нет, Оррин… – начала Маргарет.
– Оставьте меня, вы, женщины. Я потерял своего раба, и я знаю, что мне делать. Я знаю, кто меня предал.
– Но Тиммй не мог этого сделать. Он очень слаб, Оррин, и ты знаешь это. Любое движение доставляет ему боль.
– Наверное, не так уж больно ему было, когда он просунул в щель нож для индейца, не так ли?
В наказание он несколько раз ударил мальчика по кистям рукояткой кнута.
Стояла неимоверная жара, был, наверное, самый жаркий день за все время их путешествия. И тем не менее необходимо было готовиться к переправе. Реку решили форсировать на импровизированных плотах. Для этого с повозок снимали верх и колеса, а основания связывали между собой веревками.
