И вот теперь он стоял в прихожей, почему-то оглядываясь по сторонам, – вдруг где-то вдали можно подглядеть, ухватить финал того, что на самом деле произошло, вдруг кто-то прокрутит пленку еще раз.
Зиночка вышла из ванной комнаты, встала перед зеркалом.
Он подошел сзади так, что казалось, будто у нее две головы – одна над другой.
Крепко обняв ее за плечи, поглаживая ладонью шею – он все время держал ее как пойманную птицу, которой дай волю, и она скроется, испарится, – прошептал:
– Тот человек, что снимал твои глаза для «Безумного циферблата»… Мой друг. Он разбился в Альпах несколько дней назад. Ураган. Его больше нет.
Самого Пальмина Зиночка не запомнила. Тот день на даче в Сокольниках был сплошной маскарадной суетой и искрился в памяти россыпью конфетти, в блестках которого все путалось. Но, услышав испуганный голос Лозинского, она почувствовала, что по ее спине, изглаженной его длинными, как у пианиста, пальцами, скользнул холодок.
В мгновение стало зябко, повеяло тоскливым смятением. Этот шторм в горах – дурной знак. Опасное предзнаменование.
Она поежилась. Не думать! Выбросить из головы!
Между тем Лозинский, глядя на нее в зеркало, странными механическими движениями разглаживал воротничок ее платья, складочки ткани на плечах, поправлял пуговицы, перебирал волосы, будто она наряженный к празднику ребенок и надо проверить, все ли на месте, все ли в порядке. И вдруг наклонившись – с высоты своего роста – поцеловал ее в затылок.
«Первая настоящая нежность за время нашего знакомства», – подумала Зиночка, и ей почудилось, что в глубине зеркала мелькнула тень бедного Ильи Ильича Дика.
Она вспомнила его растерянную, полувиноватую, полуукоризненную улыбку, когда не далее как третьего дня, накануне свадьбы, она, быстро-быстро выталкивая круглые словечки из румяного рта – только бы не остановиться, не дать ему вставить слово, не смотреть на разом осунувшееся и постаревшее лицо! – рассказывала наспех придуманную историю о том, что папенька отсылает ее учиться за границу прямо сейчас, сию секунду, не позднее завтрашнего дня… паровозом… с Николаевского вокзала… и они больше никогда не увидятся… ну разве лет через пять… а что касается синема… то когда-нибудь… конечно… но не сейчас, не сейчас. Как можно ослушаться папеньку? Когда она закончила и перевела дух, он молча повернулся и пошел вниз по Сретенскому бульвару, и по его сгорбленной спине она поняла, что он знает, что она врет.
Тень… тень… уходи… и больше не возвращайся…
А Лозинский все продолжал ее оглаживать.
– Зинаида Лозинская, – сказал он тихо. – Красивое имя для актрисы. Хорошо будет смотреться в титрах.
Она покачала головой.
– У актрисы должно быть свое имя. Зина-ида. Ида. Ве-дер-ни-ко-ва. Ве-дер… Верде. Ида Верде.
Часть вторая Замерзшая царица
Глава первая Семейный портрет в интерьере
Ида вытащила стеклянную пробочку из флакона духов и провела ее острием по шее – последний штрих в приготовлении к вечеринке, которую «блистательные Лозинские» устраивали в честь… Они сами толком не знали, в честь чего. Просто весна была в разгаре, пора было показать новые платья и похвастаться успехами садовника, который превратил их сад в ботаническое чудо.
Впрочем, маленький повод все же был. Контракт со Студенкиным, заключенный Лозинским и его женой божественной дивой Идой Верде после шумного успеха их первой детективной серии «Песок стирает все следы», завершился, и звездная пара искала другого продюсера. Нынешний прием был отчасти поводом переговорить наедине с Александром Ожогиным – самым крупным российским кинопредпринимателем и владельцем огромного ялтинского студийного города «Новый Парадиз». Лозинский предполагал увлечь его в кабинет и там, за рюмкой хорошего коньяку и гаванской сигарой, предложить новый проект.
Ида с каждой фильмой становилась все более знаменитой и все чаще позволяла себе ничего не делать на экране – лишь смотрела в сторону от камеры своим холодным настороженным взглядом, а потом вдруг – раз! – и подмигивала в объектив. Это был ее коронный трюк. Он зачаровал зрителей почти в самом начале ее карьеры, в «Грустных чудачествах госпожи Ноль». С тех пор Лозинский не мог отказать себе в удовольствии слегка на нем паразитировать.
«В конце концов, я сам его выдумал», – говорил он себе.
Его холеная супруга царила на экране больше пяти лет. «Песок…», где Ида сыграла таинственную убийцу, засматривали до дыр. Холщовый пиджак-френч, широкие льняные брюки и шляпка-шлем молниеносно вошли в моду. Госпожу Верде подняли на щит скандальные суфражистки, но от толкотни с этими дамочками она быстро отвертелась, тем более что царили они в Петербурге и Москве, а Лозинские переехали в Крым. Туда, где цвел Русский Холливуд.
Дом Лозинских был построен в лесистой горной расщелине, от моря не близко – оба были не любители кувыркаться в воде, – но с чудесным видом, открывавшимся с высокой террасы, что опоясывала дом, и громадным садом, который ступенями спускался вниз от резиденции, как архитектор называл свое детище. Наняли местного – кавказского – архитектора Сержа Мержанова, удивившего Кисловодск и Сочи домами-аэропланами. Именно такой дом Лозинские и хотели – чтобы окон было больше, чем стен, чтобы стучались в стекло лиственницы и кусты жимолости и чтобы ветер заносил белые банты каштанов в пору их цветения прямо в гостиную.
Ида улыбнулась краем губ, услышав, как внизу раздался мелодичный звон бокалов, в которые уже полетела пенящаяся струя шампанского.
От порыва ветра хлопнула приоткрытая в сад дверь – она и подняла волну, от которой поплыл по дому веселый перезвон. Ида просто обожала его! Вот бы смешаться с этими тонконогими хрустальными солдатиками в их беспечном марше, завертеться, взлететь над серебряным подносом!
– Ты готова? – в дверях появился Лозинский в бежевом льняном костюме, на шее – шелковый платок бледно-апельсинового цвета в тон платью Иды.
С его губ на ее перелетела ироничная улыбка – муж вопросительно посмотрел на жену, та неуверенно покачала головой, но через мгновение он уже спускал бретельку невесомого платья – легкий шелк, прошитый квадратами жемчужной нитью.
День выдался пасмурный, и ткань лукаво мерцала в полутьме комнаты с зашторенными окнами.
– Кажется, первый гость уже стянул у официанта стаканчик, – шепнула Ида, все еще раздумывая – поддаться прихоти плоти или простучать каблучками по лестнице, и хлынет навстречу весенний прохладный воздух, в котором мешаются запахи ранних цветов. Засвистит трубач, и его мелодию – мальчишка подыграет ритму ее каблучков – подхватит оркестр.
