Я снова стала ходить по комнате, представляя себе самые разные сценарии развития событий. Когда я с папой играла в догонялки или бегала под каплями спринклера для газона, чем занималась она? Были ли у нее праздники на день рождения и семейные поездки?
У меня все это было, потому что такая жизнь была в детстве у отца. А став взрослым, он настаивал на том, чтобы мама не экономила на продуктах. Я помню нашу кладовую, холодильник и морозильную камеру в подвале, которые всегда были забиты до отказа, чтобы «его» ребенок никогда не голодал. Она ведь тоже была папиной дочкой? Они могут быть злы на него и возненавидят меня. У меня сжались челюсти. У них достаточно для этого причин.
Так пусть их. Я отколола от стены последнюю деталь: письмо моего отца. В отличие от папы, который, подняв глаза от камней на Голубой улице и встретив взгляд девушки, увидел в ней свое будущее, я загляну туда, чтобы вручить ей конверт с его прошлым. Тогда она узнает, насколько он сожалел о происшедшем между ними. Может быть, папа хотел от меня именно этого.
Я держала конверт в руках. Если бы я знала, какой в нем хранится секрет и как он изменит саму суть моего представления о мире, о моем собственном отце, стала бы я его открывать? Я снова открыла письмо и перечитала его.
«Я никогда не жалел о том, что я тебя любил. Но сердце мое рвется от сожалений о том, как я тебя потерял».
Я все еще ожидала ответа из военного архива, но они могут только подтвердить факт его вступления в брак. У меня и так было заявление о вступлении в брак, письмо, имя, а вскоре и адрес нужного мне человека. Так чего же я жду?
Осталось лишь утрясти детали.
Мне понадобится билет. Мне необходимо съездить туда лично, потому что подобные разговоры по телефону не ведут. И если ее семья переехала, то новые хозяева могут обладать информацией, необходимой, чтобы ее разыскать. Я должна была все это узнать. Я должна была сделать это ради отца и ради себя самой. Вот только как? Ухаживая за отцом, я жила за счет своих сбережений, работая только урывками. Когда я подсчитала, что у меня осталось, в горле у меня образовался комок. За это время я накопила множество счетов к оплате, а вот средств у меня поубавилось. Я не могла позволить себе эту поездку.
Я смотрела на письмо, перечитывала папины слова, и мое внимание привлекло одно слово, которое определяло все остальные: дочь.
Нет, не так: я не могла позволить себе не поехать.
ГЛАВА 23
Япония, 1957
Клиника оказалась большой, чистой и наполненной ароматами сандалового дерева и, кажется, гвоздики. Источником аромата была керамическая лампа для благовоний, в которой горела свеча. И хотя сама идея с ароматами мне нравится, этот запах мне не по душе. Мне вообще ничего не нравится в этом месте. Я борюсь с желанием развернуться и побежать следом за Сатоши. И зачем я только отказалась от его предложения меня подождать?
Ко мне навстречу выходит девушка, еще не достигшая возраста замужества, но уже достаточно взрослая, чтобы забеременеть. Она выглядит безыскусно, с еще детской стрижкой: короткой с короткой же и густой челкой. Ее простое повседневное кимоно криво сходится на выпуклом животе. Неужели некому помочь ей одеться? Девушка не произносит ни слова, а просто смотрит на меня большими любопытными глазами.
Вдруг из глубин дома доносится резкий пронзительный крик. Я разворачиваюсь в направлении звука и натыкаюсь на Матушку Сато. Она быстро идет по коридору, вытирая руки необработанным платком тэнугуи.
— Сегодня родится ребенок, — говорит она как нечто само собой разумеющееся. — Джин, отведи Наоко в свободную комнату, — а потом резко кидает мне: — Ты должна оставаться здесь, поняла?
И не дождавшись моего ответа, она отворачивается, рявкая мне через плечо:
— И отец ребенка не должен приходить сюда с посещениями. Здесь можно бывать только девушкам.
Она решила, что Сатоши отец ребенка?
Девушка по имени Джин машет мне, призывая следовать за собой. Тем временем крики продолжают сочиться сквозь стены. По коридору пробегает еще одна беременная девушка, держа в руках охапку полотенец. По пути мы проходим мимо еще двух, которые изумленно взирают на нас. Одна примерно моего возраста, с только обозначившимся животом, а вторая на таком же позднем сроке, как Джин, только постарше.
Крики отдаются глубоко внутри меня, в моих костях. Я никогда еще не присутствовала при родах. У окаасан была трудная беременность, и она рожала Кендзи в госпитале. Внутри меня все обрывается. Как жаль, что ее нет рядом сейчас. Как жаль, что они не собираются провести осмотр с анализами и просто отпустить меня домой.
Джин открывает дверь самой дальней комнаты и отходит в сторону, пропуская меня внутрь. Потом она закрывает ее и исчезает, не произнеся ни слова.
Комнатка оказывается крохотной, разделенной перегородкой седзи. В ней есть футон, стол, рисунок тушью суми-э, изображающий простую ветвь с листьями и тенью, свет, переходящий в тень и ведущий с ней тихий диалог.
Крики доносятся из следующей комнаты по коридору.
Я усаживаюсь на тонкий футон и пытаюсь растереть лоб над глазами, чтобы избавиться от напряжения. Пока Матушка Сато занята родами, мне ничего не остается, как ждать.
Крики становятся громче. Я лежу с широко раскрытыми глазами, глядя в потолок, и прислушиваюсь. Я уже две дюжины раз пересчитала бамбуковые перекладины потолка, размышляя о своем ребенке, окаасан и Хаджиме. Все ли у него в порядке? Что сталось с его кораблем? Придется ли им задержаться на рейде? Тем временем крики стали повторяться чаще.
Не выдержав, я зажмуриваюсь и затыкаю уши пальцами, чтобы приглушить их, но они резонируют у меня внутри. Тогда я закрываю лицо руками, чтобы спрятать слезы. Мне нужно только узнать, все ли в порядке с моим ребенком, и отправиться домой. Я так устала от всего этого.
Дверь отодвигается.
— Девочка. Девочка.
Повернувшись, я вижу Джин с подносом с едой. За ней, выглядывая из-за ее плеча, стоит другая девушка, которая и произносит эти слова. Она постарше, чем Джин, не такая хорошенькая и далеко не такая простая, как она.
Смутившись, я поднимаюсь и вытираю глаза. Я нахожусь здесь всего каких-то пару часов, а уже плачу, как ребенок, которого здесь принимают в родах.
— Пожалуйста, — машу я им, потом поправляю свою блузку и привожу себя в порядок.
Джин несет поднос над своим выступающим животом. Так и не сказав ни слова, она кланяется и ставит его передо мной.
— Спасибо, — говорю я, но она так и не реагирует на меня, а просто разворачивается и тут же уходит.
— Не обращай на нее внимания, она почти не разговаривает, — произносит новая девушка. — Ей следующей рожать, а значит, она скоро отсюда уйдет, так что нет смысла беспокоиться, — не дожидаясь приглашения, она усаживается рядом со мной и показывает на еду. — Лимонный чай бан-ча поможет тебе почувствовать себя лучше, и Матушка Сато велела мне приготовить поздний обед. Видишь?
Обед состоит из холодной лапши удон и бульона.
— Аригато гозаимасу. Я и правда немного проголодалась, — я заставляю себя улыбнуться и кивнуть.
— Довольно скоро ты будешь постоянно голодной. Так что ешь, пока Матушка не начала следить за каждым твоим куском, — разговаривая, она рассматривает свои ногти, ковыряя облезающий красный лак. — Тебе нельзя набирать много веса, иначе ты слишком дорого ей обойдешься.
Я с удивлением на нее смотрю, я же не собираюсь здесь оставаться.
— Не волнуйся, мне всегда удается стянуть что-нибудь, и я могу поделиться. Ой, я Чийо. Чийоко, но я же больше не ребенок, так ведь? — и она улыбается, обнажив мелкие зубки, и похлопывает себя по округлившемуся животу.
Живот у нее уже приличного размера, на мой неопытный взгляд она на пятом или шестом месяце беременности.
— Ты Наоко, да? Я прочитала твои документы. Ты из Дзуси, из состоятельной семьи, и... — улыбка исчезает с ее лица, и вместо нее появляется презрительное выражение. — Ходят слухи, что у тебя красавчик муж, — фыркает она.
