что-то с глухим стуком упало на пол. Его сумка? — То есть нет: не найдется ли у вас гребешка?
— Конечно.
Она слышала, как он копается в сумке, затем приближающиеся шаги.
Фебу охватило наряду со смущением странное возбуждение: на ней ничего, кроме сорочки, не было. Волосы рассыпались по плечам. Она никогда прежде не оказывалась в столь двусмысленной близости от мужчины.
Задержав дыхание, она протянула руку и почувствовала, как в ладонь вложили гребень. Потом он отошел, а она принялась расчесывать волосы, начав с концов и поднимаясь вверх, по мере того, как распутывались пряди. Одеяло прикрывало грудь, но то и дело сползало: неудобно удерживать его на месте и одновременно причесываться.
Она облизнула почему-то пересохшие губы.
— Как там Рид?
— Вполне приемлемо. Наелся тушеной баранины и устроился на ночлег рядом с лошадью в стойле.
Она услышала стук: похоже, сапога об пол — и поняла, что Тревельон раздевается. Прямо перед ней.
Должно быть, она издала какой-то звук; он замер, а потом спросил:
— Простите, что-то не так?
— Нет-нет, все в порядке. — Она перебросила массу волос на левое плечо, и одеяло соскользнуло до середины груди.
Он кашлянул, и Феба поинтересовалась:
— Вам не кажется, что у вас начинается простуда?
— Нет.
Опять шорох. Что именно он сейчас снимает? Интересно, что на нем надето? Неужели он ляжет в постель голым?
— Вы уверены? А вот мне кажется, что вечер сегодня довольно прохладный. Вам бы выпить горячего молока с бренди. Плохо, если вы сляжете с лихорадкой.
— Я вполне здоров, — заверил ее Тревельон неожиданно очень близко: без сапог он передвигался совершенно бесшумно. — Ведь это не я сижу на холоде в одной сорочке.
Ох, так он заметил! И ей было приятно.
Сначала она почувствовала аромат бергамота и сандала, а потом услышала над самым ухом мурлычущий раскат его голоса:
— Вы закончили?
Скорее всего он имел в виду, что пора вернуть гребень.
— Гм… да. — Она протянула руку.
— Благодарю.
Гребень вынули из ее пальцев. Кровать накренилась, и Феба в ужасе ухватилась за матрас, чтобы не скатиться на средину.
— Я тушу свечу, — сообщил Тревельон. — И еще, на всякий случай я положил между нами свой сюртук.
Осторожно повернувшись на бок, она протянула руку и нащупала грубую ткань сюртука, который он свернул наподобие ковра и уложил между ними.
Собственно, в этом нет необходимости.
— Спокойной ночи, Феба.
Она улыбнулась, хотя он вряд ли мог это увидеть в темноте.
— Спокойной ночи, Джеймс.
Некоторое время она лежала, нежась в тепле и тишине, в полудреме, пока вдруг не вспомнила…
— Если мой брат не знает, куда мы направляемся, тогда как же он будет вам платить?
— Платить? — Он был явно озадачен.
— Ваше жалованье.
— Миледи, ни о каком жалованье речь не идет: я больше не состою на службе у вашего брата.
Феба была совершенно сбита с толку.
— То есть это не брат взял вас обратно, чтобы меня спасти?
— Нет.
— Но если Максимус не посылал вас… — Она пыталась обдумать ситуацию своей сонной головой. — Тогда почему вы здесь?
Но отвечать было некому: он крепко спал, — а вскоре и Феба провалилась в сон.
На следующее утро Тревельон проснулся, как всегда, ровно в шесть, но на сей раз в твердокаменно-возбужденном состоянии, потому что его шею обдавало теплое дыхание, нежная ручка покоилась на груди, лицо прижималось к плечу. Свернутый сюртук явно проиграл схватку с леди Фебой и ее сонным упрямством.
Некоторое время он лежал, прислушиваясь к ее дыханию, ощущая тепло ее мягкой груди. Каким-то образом он сумел обхватить свою подопечную одной рукой, так что она лежала в его объятиях. Любому, кто вошел бы в комнату, они с леди Фебой показались бы самыми что ни есть любовниками. Тревельон закрыл глаза. Будь они женаты, таким могло бы быть каждое их пробуждение: сладким и неспешным, исполненным предвкушения.
Но он не супруг леди Фебы, уж конечно, не любовник, и никогда им не будет. Эта мысль была как горькая пилюля, которую трудно проглотить: эта женщина не для него.
Тревельон попытался осторожно вынуть руку из-под шеи леди Фебы, вот только, пробормотав что-то, она свернулась калачиком, как еж, который не хочет, чтобы его тревожили. Приподняв голову, он взглянул на нее: как мило она сморщила носик! Светло-каштановые волосы разметались по подушке, закрыв пол-лица, одна прядка застряла между сочными розовыми губами.
Безнадежно вздохнув, он уронил голову на подушку. Похоже, она взяла его в плен. Хорошо, однако возбуждение не проходило: он чувствовал, как стучит его сердце и шумит кровь, жарко и настойчиво. Будь он в постели один, запустил бы руку в жесткую поросль внизу плоского живота и добился облегчения. Как раз в этот момент Феба пошевелилась и протянула руку к лицу, решив почесать нос, а потом выдохнула ему в шею:
— Что?
Он проглотил ком в горле, прежде чем ответить, но голос все равно остался хриплым. — Доброе утро, миледи.
Похоже, она еще не осознала, где находится, поэтому он дождался, когда девушка полностью проснется, и позвал по имени. Она вздохнула и отозвалась:
— Джеймс?
— Да?
— Что на вас надето? — Ее проворные пальцы уже ощупывали ткань его рубашки, потом на миг замерли. — А что еще? — Голос был со сна хрипловатый.
Он хмыкнул.
— Брюки.
Слава богу!
— Джеймс?
— Думаю, вам не стоит обращаться ко мне по имени, миледи, — сказал он чопорно и показался самому себе девственником лет восьмидесяти.
Какая ирония: как раз в этот момент девственница запускала руку в раскрытый ворот его рубашки, и Тревельон задержал дыхание, когда ее пальцы добрались до ключицы.
— Почему? Мне нравится ваше имя. Я всегда считала, что на мужчину по имени Джеймс можно положиться. Ведь я же могу на вас положиться?
Он проглотил ком в горле, стараясь не терять нить разговора.
— Да, но…
— У вас там волосы! — воскликнула Феба так будто обнаружила у него крылья. — Как это, должно быть, неудобно! Они не цепляются за рубашку?
Тревельон ойкнул, когда любопытные пальцы ухватили несколько волосков.
— Нет. Разве что я вздумаю надеть кольчугу на голое тело.
— Они очень густые. А что, на животе тоже растут?
Тревельон пулей вылетел из постели, впервые порадовавшись, что она не видит. Ей сейчас бы было на что посмотреть: мужское достоинство с такой охотой откликнулось на ее любопытство, что он понятия не имел, как будет надевать брюки.
Она села, что вовсе не улучшило ситуацию: ее сорочка — как он уже заметил вчера — была такой тонкой, что виднелись соски, ярко-розовые, воинственно торчавшие и
