Стены покрывали позолоченные виноградные плети, завитушки и цветы, образуя арки и медальоны. Высоко над головой куполообразный потолок был выкрашен в голубой, как яйца малиновки, цвет, с многочисленными медальонами. Из центра свисала огромная хрустальная люстра.
Гулко простучав по розовому мрамору каблучками, Эва пересекла холл. В дальнем его конце изящным полукружием взмывала вверх парадная лестница, и она поднялась по ней на второй этаж, миновала еще один холл и остановилась перед первой дверью справа. Библиотека герцога представляла собой вытянутый в длину зал, выдержанный в цвете морской волны. Вдоль стен тянулись позолоченные колонны, в ниши между которыми были встроены книжные шкафы полированного дерева. И дерево было, несомненно, баснословно дорогим. Вступая во владения герцога, Эва иногда представляла, что переносится в восточную сказку.
Герцог собственной персоной восседал, скрестив ноги, на мягкой подушке перед камином. На нем был пурпурный халат с вышитым на спине зеленым с золотом драконом. При ее появлении он поднял взгляд от крошечной, усыпанной драгоценными камнями книжечки.
— Эва!
— Что ты наделал, Валентайн? — воскликнула она, надвигаясь на него. — Что ты наделал?
Дождь шел стеной, словно разверзлись хляби небесные, а день тем временем катился к вечеру.
Тревельон ежился, промокший до нитки, на козлах рядом с Ридом, который наверняка решил, что капитан лишился рассудка, если предпочел ехать под дождем. Но больше такого соблазна ему не вынести. Недели, а может, и месяцы промучился он в безнадежном и безответном томлении, а теперь Феба сама предложила ему себя, как спелое сочное яблоко — изголодавшемуся.
Вот только Феба не понимала, что именно предлагает. Она вела жизнь затворницы, под охраной брата и собственной слепоты. Что знала она про мужчин с их низменными страстями? Ей нужен кто-то помоложе, без ран на теле и в душе, способный смотреть на мир свежим взглядом, а не как старый циник.
Таким человеком был Маклиш, но Феба его отвергла. Тревельон не знал, как это понимать, но ему очень хотелось думать, что она могла выбрать кого-то вроде него самого, но это же безумие.
Он должен зарубить себе на носу, что не пара ей: слишком они разные.
— Вижу свет впереди, — крикнул Рид.
Тревельон всмотрелся в темноту, в то время как потоки воды стекали с его треуголки.
— Если это постоялый двор, остановимся там на ночь.
— Да, сэр.
Лошади выбивались из сил, еле переступая ногами. Дорога превратилась в топкое месиво, карета раскачивалась из стороны в сторону, но огни приближались.
Это действительно оказалась гостиница, если можно так назвать древнее каменное строение с бедным подворьем и покосившейся конюшней. Карета въехала во двор и остановилась, и Рид соскочил с козел и побежал в дом. Через минуту он вернулся — в сопровождении двоих мужчин и с известием, что комнаты на ночь имеются.
Тревельон слезая с козел, едва не упал на колени, когда его нога угодила в жидкое месиво. От холода ногу свело жестокой судорогой. Вполголоса выругавшись, он потянулся к дверце кареты, а когда сумел ее открыть, объявил:
— Мы остановимся здесь на ночь.
Феба подняла голову от подушки сиденья. В карете было тепло и сухо. Каким-то образом ей удалось уснуть, и сейчас она выглядела свежей и отдохнувшей.
Вот бы донести ее до двери гостиницы на руках, но нога вряд ли выдержит.
— Идемте. — Он взял ее за руку. — Слава богу, тут недалеко.
— Ох! — воскликнула Феба, когда в лицо хлестанул первый же порыв ветра с дождем. — Ох как же холодно!
— И сыро.
Тревельон помог ей добраться до двери гостиницы, пытаясь прикрыть от потоков дождя, но все рано она промокла до нитки, не успев добраться до спасительного укрытия.
— Моей жене нужно согреться возле огня, — сказал он хозяину гостиницы — плотному коротышке с венчиком седеющих волос на затылке.
— Слушаюсь, сэр, — ответил тот. — Прошу вас сюда.
По узкой лестнице они поднялись в спальню — крошечную, но на удивление чистую, с кроватью под балдахином, где лежала гора одеял.
— Садитесь. — Тревельон помог Фебе, которая уже дрожала от холода, сесть на одиноко стоявший возле потухшего камина стул. Необходимо срочно ее согреть.
— Сию минуту займусь, — сказал хозяин гостиницы, намереваясь разжечь камин.
— Нет, я справлюсь сам, — остановил его Тревельон. — Лучше принесите моей жене горячей воды и что-нибудь поесть — что найдется.
— И пива, — сказала Феба, выбивая зубами дробь.
— Принесу сейчас же, — пообещал коротышка. — У меня оно превосходное, сварил самолично. Такое ядреное, вот увидите.
— Превосходно.
Хозяин вышел, а Тревельон неуклюже склонился над холодным очагом.
— У вас болит нога, — сказала Феба, обхватив себя руками.
— Болит, — согласился он равнодушно, поджигая древесную кору от свечи, оставленной хозяином. К счастью, пламя быстро разгорелось.
— О-о, так гораздо лучше.
Феба протянула руки к огню, но он видел, что она по-прежнему дрожит. Какая же она хрупкая! Что, если у нее начнется жар?
Когда он начал расстегивать пряжки ее туфель, она удивилась:
— Что вы делаете? Зачем?
— Принимаю меры к тому, чтобы вы не простудились.
Вернулся хозяин с большим тазом горячей воды и несколькими полотенцами, перекинутыми через руку.
— Ставьте сюда. — Тревельон указал на пол возле ног Фебы.
— Слушаюсь, сэр! Еду и пиво принесу через минуту.
Тревельон кивнул, и когда хозяин гостиницы вышел, внезапно охрипшим голосом сказал:
— Нам лучше успеть снять с вас чулки до его возвращения.
Он потянулся к ее маленькой изящной ножке, положил себе на колено, провел руками вверх по голени, скрытой под ворохом юбок. Его руки ощущали гладкость шелка и тепло кожи. Вот и подвязка поверх колена, а выше — обнаженная кожа, нежная и взывающая к ласке.
Развязывая ленту, он поднял глаза.
Феба сидела, откинув голову. На губах порхала улыбка, щеки порозовели. Тревельон замер, боясь дышать. Что он делает? Это же безумие: нельзя запускать руки под юбки леди. Пусть сама снимает свои чулки.
Но вместо этого он дрожащими руками скатал чулок: колено, икра, тонкая щиколотка — и положил на стул возле ее бедра.
Набрав в грудь воздуха, он взялся за второй чулок, внезапно представив себе то, что находится выше ленты, скрытое между бедрами, и по спине побежали капли пота.
Гладкий шелк, теплая плоть. Он нашел ленту и сжал эту изящную штучку своей большой, шершавой ладонью. Под его взглядом Феба судорожно вздохнула, язычок проворно облизнул губы. Он судорожно сглотнул и потянул ленту, уронил на пол, взялся пальцами за край чулка и медленно скатал с ноги.
За дверью что-то звякнуло, заставив его очнуться от запретных мечтаний. Ему
